Иран – фланговое прикрытие России

На днях на сайте иранского Корпуса Стражей Революции (КСР) появилась публикация, одобряющая идею испытания Ираном ядерного оружия.Смысл статьи можно выразить  одной фразой: «День после первого иранского атомного испытания будет обычным днем, но в наших глазах появится новый свет - свет могущества и достоинства нашей нации»…

Материал, вышедший на фарси, был переведен на английский и подвергся в экспертных кругах Запада тщательному анализу. КСР является слишком могущественной организацией, чтобы его голос можно было не замечать. Хотя Тегеран продолжает официально заявлять о непричастности к военным разработкам, ряд заявлений официальных лиц в последнее время свидетельствует о том, что появление статьи лежит в русле продуманной политики. Например, в мае с.г. МАГАТЭ сообщило о ведущихся в Иране работах по установке оборудования для замера взрывов на большом расстоянии и, возможно, под землей. Это одна из причин в «перечне озабоченностей» агентства, указывающих на то, что Иран, возможно, ведет тайные работы в области создания ядерного оружия. Реагируя на это заявление, президент Ирана Махмуд Ахмадинеджад традиционно обвинил главу МАГАТЭ Юкия Амано в том, что тот «дискредитировал свое ведомство, утверждая, что Иран работает над военной атомной программой».

А. Н. Муравьев о Новом Иерусалиме

В известном отклике своем на книгу Андрея Николаевича Муравьева «Путешествие ко Святым местам в 1830 году» А.С. Пушкин замечательно точно охарактеризовал самого автора-поклонника: «…молодой наш соотечественник привлечен туда не суетным желанием обрести краски для поэтического романа, не беспокойным любопытством найти насильственные впечатления для сердца усталого, притупленного. Он посетил святые места как верующий, как смиренный христианин, как простодушный крестоносец, жаждущий повергнуться во прах пред гробом Христа Спасителя. <…> Он не останавливается, он спешит… вступает в обетованную землю, наконец с высоты вдруг видит Иерусалим…» (1) Эти черты «смиренного христианина» открываются взору читателя во всех паломнических сочинениях Муравьева, проникнутых кротким благочестием и вместе мудрой пытливостью души, сохранившей свежесть глубокой веры. Принадлежав к аристократическому кругу русского общества, Муравьев «не стыдился верить», напротив, он стремился словом своим возвратить обитателей светских гостиных к чистому источнику народа русского — Церкви Христовой.

Обращаясь к «любезному другу» в «Письмах о богослужении» и разъясняя ему свое намерение объяснить «те места красноречивого и трогательного служения нашей православной Церкви», с которыми друг его мало знаком, Муравьев между прочим замечает: «Быть может, если бы ты подозревал во мне более духовного звания, ты избежал бы меня, как скучного учителя; но ты не станешь уклоняться друга, во всем тебе равного, которого уста говорят только от избытка сердца. <…> Может быть, при чтении сих писем, прояснится в твоей душе хотя одна темная мысль, и ты посвятишь молитве еще одно лишнее мгновение…» (курсив Н.М.) (2).
Что ж, таковым было время, когда Церковь оказалась как бы вне культуры, когда образованному русскому, в особенности столичному аристократу, стало «стыдно верить» (Н.С. Лесков), когда общество охватили идеи «внутреннего христианства», чуждый православию мистицизм, эстетическая культура сердца, которая, по словам Ключевского, заменяла собой «нравственные правила тонкими чувствами», когда вновь бурно ожило масонство… «Это была вряд ли не самая высшая точка русского западничества. Екатерининская эпоха кажется совсем примитивной по сравнению с этим торжествующим ликом Александровского времени, когда и самая душа точно отходит в принадлежность Европе» (3). Увы, но многие грустные черты той эпохи унаследовало и начало Николаевского царствования. Увы, и тогда «умная старина» еще продолжала для многих оставаться «темной»… Но она звала, ею дышала почва; богоносная русская стихия мощно исторглась в творческом гении Пушкина…
Муравьев же, безусловно, принадлежит к diis minorum gentium русской литературы, однако значение этого «младшего бога» в отчаянной борьбе за Святую Русь совсем просто и несколькими словами определил сам Пушкин, когда признавался: «С умилением и невольной завистью прочли мы книгу г. Муравьева» (4) — это сказано о «Путешествии ко Святым местам». Книга сия самим автором была поднесена Государю императору Николаю Павловичу.