Было бы неправильно думать, что Вторая мировая война возникла случайно или в результате ошибок тех или иных государственных деятелей, хотя ошибки, безусловно, имели место. На самом деле война возникла как неизбежный результат развития мировых экономических и политических сил на базе современного монополистического капитала.
Иосиф Сталин
* * *
Здесь играют в грандиозную, совершенно беспощадную и пагубную карточную игру, в которой каждый использует своего противника как возможного партнера по договору и как бы козырную карту и одновременно роет ему яму.
Иван Ильин
* * *
Войны ждали с минуты на минуту.
А когда она началась, она разразилась как гром среди ясного неба.
Александр Зиновьев
* * *
22 июня исполнилось 65 лет с начала Великой Отечественной войны, которая занимает особое место в истории и мировых войн, и войн России вообще и с Западом, немцами ('вторая германская') в частности. Более того, из-за Великой Отечественной последняя мировая война не укладывается в традиционные рамки понятия 'мировая война'. Можно сказать, что Великая Отечественная война советского народа как персонификатора коммунистической системы деформировала, в известном смысле 'сломала' последнюю мировую войну как мировую, придала ей особый характер. Впрочем, как мы увидим, налицо и обратная связь: старая двухсотлетняя геополитическая логика мировой капиталистической системы деформировала молодую двадцатилетнюю логику.
Великий перелом
Начало Великой Отечественной кардинальным образом изменило ход идущей европейской войны, придав ей евразийское качество и по-настоящему мировой характер. По сути, это начало - первые два месяца - уже в первой декаде сентября предопределило и исход войны. Дело в том, что Гитлер мог одержать победу над СССР только посредством блицкрига, то есть в течение сорока, самое большее - пятидесяти дней. При ином раскладе СССР с его демографическим и экономическим потенциалом, с его пространством был рейху не по зубам. Тем более Гитлер оказывался в ситуации войны на два фронта.
Таким образом, отчаянное сопротивление отступавшей от границы (не уничтоженной там, как планировал Гитлер, а отступавшей с боями) Красной армии, порушившее блицкриг, лишало Гитлера возможности победить в мировой войне. Повторилась ситуация 1914 года. Тогда, согласно плану Шлиффена, Германия должна была одержать победу над Францией с помощью блицкрига, на который отводилось сорок дней. Сорок - из расчета, что такой срок понадобится России на полную мобилизацию, после чего она сможет начать наступление. Германия к этому времени собиралась покончить с французами и таким образом избежать войны на два фронта.
Гладко было на бумаге. Но, как говорится, надо помнить про овраги, особенно когда имеешь дело с русскими. Правильный, а точнее, упорядоченный немецкий ум полагал, что воевать можно только по завершении мобилизации. Русские показали, что это не так, и уже в середине августа Александр Самсонов и Павел Ренненкампф погнали немцев на запад. Вспоминаются слова лесковского генерала о немцах: 'Какая беда, что они умно рассчитывают, а мы им такую глупость подведем, что они и рта разинуть не успеют, чтобы понять ее'. Провал блицкрига в сентябре 1914 года поставил крест на военной победе Германии. Аналогичным образом в начале сентября 1941 года советский солдат, несмотря на страшные поражения лета и огромное число пленных, сорвал блицкриг, спасая на этот раз, слава богу, не французов, а самого себя. Да, впереди были долгие годы войны, риск оставления Москвы в октябре, катастрофические поражения 1942 года. Но победить в мировой войне немцы уже не могли. История уже начертала рейху не 'mene, tekel, parsin', а простое немецкое слово 'kaputt'. И произошло это в конце августа - начале сентября 1941 года.
Будучи главным и определяющим событием мировой войны, Великая Отечественная не может быть понята вне контекста этой войны, вне контекста феномена мировых войн вообще.
О войнах - Великой Отечественной и последней мировой - написаны горы книг и статей; фактографически эти войны изучены очень неплохо, хотя, разумеется, остается немало белых и серых пятен. Но, как и во многих других случаях, понимание здесь отстает от знания. В истории Великой Отечественной и той войны, которую мы по привычке называем Второй мировой, есть проблемы, о которых имеет смысл поразмышлять. Это и вопрос о роли России в мировых войнах. Это и причины того, почему в них так никогда и не реализовалась мечта Карла Хаусхофера о континентальном блоке против англосаксов, а русские всегда оказывались на стороне именно англосаксов, в отношении которых наш замечательный геополитик Е.А. Вандам (Алексей Едрихин) писал, что хуже вражды с ними может быть только одно - дружба. Это и вопрос о том, кто реально начал войну. Это и особенности самой мировой войны, которой русско-германское противостояние добавило ряд черт, ранее мировым войнам неизвестных. Наконец, это вопрос о том, кто и как победил, какое влияние оказала последняя мировая (Великая Отечественная) на капиталистическую и коммунистическую систему, на США и СССР. Итак - по порядку.
Феномен мировых войн
Мировую войну 1939 - 1945 годов называют 'второй'. Что, разумеется, неверно и демонстрирует лишь самоуверенность людей ХХ столетия. На самом деле мировых войн, то есть войн за гегемонию в возникающей или уже оформившейся мировой капиталистической системе, было больше. Некоторые первой такой войной считают Тридцатилетнюю (1618 - 1648), когда руководимая Габсбургами католическая Европа противостояла проплаченной голландцами протестантской части Европы и примкнувшей к ней католической Франции. Хотя в Тридцатилетней войне стороны бились за будущее устройство и Европы, и всего мира и велась она не только в Европе, но и вне ее, все же мировой аспект противостояния здесь был подчинен европейско-династическому (голландские ростовщики против испанской короны и, что не менее важно, Габсбурги с их 'бургундской обидой' против Валуа). Но в лучшем случае это была эмбрионально-мировая война.
Первой по-настоящему мировой войной (Европа, Северная Америка, Индия, короче - от форта Тикандерога до Пондишери) была Семилетняя (1756 - 1763) - первый раунд борьбы за гегемонию между Англией и Францией уже не как европейских держав, а как ядер-метрополий мировых торговых империй. В этой войне внутриевропейская 'старопорядковая' линия, тянувшаяся от войны за австрийское наследство, была уже подчиненной.
Во втором раунде англо-французского соперничества - революционных и Наполеоновских войнах - в той или иной степени присутствует почти весь 'набор' черт, с которыми мы сталкиваемся и в 1914 - 1918 годах, и (во многом) в 1939 - 1945 годах: промышленная эпоха, военно-стратегическая роль России, стремление континентальных держав поставить под контроль 'точку соединения' Африки и Азии как стратегический пункт на пути к британской Индии.
Действительно, с Наполеоновских войн Ближний Восток становится одним из театров военных действий мировых войн, то есть функциональной, вынесенной за пределы самой Европы зоной борьбы за господство в Европе. Причина проста - это Индия, которая начала играть огромную роль для Великобритании как раз в период между Семилетней и Наполеоновскими войнами. Наконец, именно со времен Наполеоновских войн решающую роль в качестве театра мировых войн и при определении их исхода начинает играть Россия, но об этом чуть позже.
В ХХ веке в битве за корону нового гегемона сошлись США и Германия. В двух раундах (1914/1917 - 1918, 1939/1941 - 1945 годы) американцы взяли верх, и США заняли место Британской империи. Впрочем, гегемония осталась за англосаксами - правда, их неевропейской ветвью, но все же. Тем более что с конца XIX века наиболее дальновидные англичане-имперцы (предприниматель, политик и выдающийся строитель Британской империи Сесил Родс, политический деятель, губернатор Капской колонии Альфред Милнер, известный журналист и деятель закулисы Уильям Стэд) перед лицом германского вызова готовы были пойти не только на создание англо-американского союза и истеблишмента, о чем рассказал в своих работах историк Кэролл Куигли, но и на перенос столицы союза в Вашингтон.
Таким образом, мы имеем не две мировые войны, а больше - три, четыре и пять, в зависимости от выбранной перспективы. Пять - если считать Тридцатилетнюю, Семилетнюю и Наполеоновские плюс две в ХХ веке; четыре - если исключить Тридцатилетнюю. Три - если наряду с первой мировой Тридцатилетней войной (грубо говоря, голландско-габсбургской) считать тридцатилетними англо-французские (1756 - 1763, 1792 - 1815 годов; то есть 7 + 23 = 30) и американо-германские, а точнее - англосаксонско-германские (многие историки предпочитают говорить о 'тридцатилетней войне ХХ века', объединяя две войны в одну). Хотя под определенным углом зрения и с некоторой натяжкой это возможно, я все же считаю такой подход не вполне адекватным, причем не столько из-за войны 1618 - 1648 годов, сколько из-за последней мировой, еще точнее - из-за роли и места в ней СССР.
'Моряки', 'континенталы' и русский парадокс мировых войн Наиболее распространенной схемой, объясняющей динамику мировых войн, является следующая. В мировых войнах за гегемонию в капиталистической системе сталкиваются морские ('земноводные') державы (Голландия, Великобритания, США) и континентальные ('сухопутные') (Испания, Франция, Германия). Первые берут верх, причем делают это с помощью морской же державы - бывшего гегемона: Великобритания и Голландия против Франции, США и Великобритания против Германии (собственно, этот союз и обеспечивает победу). В этой схеме выпущено одно очень важное, в сущности, самое важное звено мировых войн - Россия/СССР.
Если в Тридцатилетней войне Россия-Московия успела поучаствовать лишь по касательной (Смоленская война 1630 - 1632 годов), то в Семилетней именно она разгромила считавшегося почему-то непобедимым прусского короля Фридриха II. Именно Россия нанесла поражение Наполеону, или, если угодно, размазала его по русской равнине ('зима, Барклай, иль русский Бог'), решив исход Наполеоновских войн. Россия августовским наступлением 1914 года спасла Париж, не позволив осуществиться шлиффеновскому плану блицкрига (возьми немцы Париж, и - права историк Барбара Такмэн - исход войны мог быть другим). Именно Россия по 'принципу карате' - с одного удара - уже в 1915 году 'вырубила' Австро-Венгрию из войны и, в общем-то, из истории, заставив немцев перебрасывать силы с Западного фронта. Именно Россия/СССР перетерла своим пространством и людской массой вермахт, сломав хребет военной машине Гитлера.
Без России/СССР ни Великобритания в 1814-м, ни США в 1945 году не одержали бы таких блистательных побед (а может, и побед вообще). То, как даже вымотанные, на последнем пределе немцы могут воевать, они показали англосаксам своими мощными наступлениями в первой половине 1918 года и в декабре 1944 - январе 1945 года в Арденнах (по мнению военных историков, последнее могло окончиться полной победой Гитлера, если бы он не отказался перенести основную силу удара на фланги).
В войнах за гегемонию в капиталистической системе есть тройной парадокс, который большинство исследователей словно не желают видеть. Это русский парадокс капиталистической истории. Во-первых, со времен Наполеоновских войн главным и решающим театром этих европейских (по основному составу участников) и североатлантических (мировых) по функции войн было русское, западно-евразийское пространство. Как будто нерусской Европе не хватало своего пространства для выяснения вопроса, кто будет главным мировым капиталистом, как будто главный экзамен один из претендентов на гегемонию сдавал России (и всегда этот экзамен проваливал). Во-вторых, победа морской державы над континентальной обусловливалась тем, что на стороне морской державы выступала континентальная (трансконтинентальная) - Россия/СССР. В-третьих, не будучи интегральным элементом капиталистической системы, Россия/СССР играла решающую роль в определении гегемона этой системы; не будучи частью североатлантического мира, евразийский Хартленд, по сути, определял его судьбу. Выходит, судьба ядра капиталистической системы в огромной степени определялась некапиталистической, или антикапиталистической, державой, а судьба мира - евразийским Хартлендом (не случайно англичанин Хэлфорд Макиндер в конце XIX века заметил: кто контролирует Хартленд, Евразию, тот так или иначе контролирует мир).
Но почему же в мировых войнах Россия постоянно оказывалась на стороне англосаксов, морских, а не континентальных (Франция, Германия) держав? При этом, как только мировые войны заканчивались, начиналось сближение России с бывшим противником на континенте (Франция в XIX веке; сотрудничество с Веймарской Германией в 1920-е годы; да и в послевоенный период СССР сначала в 1970 году заключил договор с ФРГ о неприменении силы и признании границы по Одеру-Нейсе, а уже после этого, в 1972 - 1973 годах, началась разрядка напряженности в отношениях с США - детант) и одновременно стартовал затяжной геостратегический конфликт с бывшим англосаксонским союзником. И это не только советско-американская холодная война 1943/1945 - 1989/1991 годов, но и русско-британская борьба 1850-х - 1907 годов.
Почему континентальные державы - Франция и Россия в XIX веке и Второй рейх и Россия, а затем Третий рейх и СССР - не объединили свои усилия, не создали континентальный блок, о котором мечтал великий Карл Хаусхофер, чтобы обеспечить геополитическое 'окончательное решение' англосаксонско-державного вопроса? Ведь предпринималось несколько попыток, оказавшихся неудачными. Речь идет о недолгом (1800 - 1801 годов) союзе Павла I с Наполеоном, о сближении с Наполеоном Александра I и об участии России в континентальной блокаде, о попытках навести мосты между Вильгельмом II и Николаем II незадолго до 'первой германской' и между немецкими и советскими высокопоставленными военными незадолго до 'второй', о союзе между Гитлером и Сталиным (август 1939 - июнь 1941 годов). И тем не менее эти сближения и союзы оказывались нежизнеспособными и краткосрочными. Почему?
На первый взгляд причины очевидны и просты: являясь державой континентальной и потому заинтересованной в торговле с морской державой, Россия именно с ней вступала в союз. Как и другая 'фланговая держава' - Великобритания, - Россия не была заинтересована в объединении континентальной Европы. К тому же, не будучи вовлеченной в борьбу за гегемонию в ядре капиталистической системы, Россия не соприкасалась непосредственно с морскими державами. Они в отличие от западных соседей по континенту не были для нее прямой угрозой, у них не было взаимных территориальных претензий. Споры о сферах влияния вне Европы - это другой вопрос, он выходил на первый план в межвоенные периоды, когда в самой Европе, в ядре капиталистической системы, все было относительно спокойно. Прямой угрозой СССР англосаксы, точнее американцы, стали после окончания эпохи мировых войн, с началом глобального - холодная война - противостояния миров и систем, капитализма и коммунизма. Наконец, острыми были экономические противоречия между континентальными державами, особенно между Германией и Россией; о значении в последнем случае Lebensraum'a ('жизненного пространства', нем.) я уже и не говорю.
Все эти объяснения в значительной степени верны, однако они явно недостаточны: войны ведь начинала не Россия, а европейские континентальные державы - Франция и Германия. Именно они вторгались в русские пределы, а не наоборот, обрекая себя на самоубийственную войну на два фронта. Почему?
На мой взгляд, есть один аспект проблемы континентальности России, на который не обращают внимания - по-видимому, он слишком лежит на поверхности, чтобы быть замеченным, - и который регулярно упускали геополитики, особенно те, кто мечтал о блоке континентальных держав. Проблема, однако, в том, что Россия не являлась континентальной державой. Точнее, континентально-державное качество России существенно отличается от такового и Франции, и Германии - они находятся в разных весовых категориях, в разных лигах.
Разумеется, географически и Франция, и Германия суть континентальные страны, однако с геополитической точки зрения полноценными континенталами они перестали быть с появлением в XVIII веке сокрушившей шведов Российской империи. С появлением такого евразийского гиганта, за плечами и на плечах которого лежал континент, континентально-имперская интеграция Европы стала неосуществимой - ':с появлением России (петровской. - А.Ф.) Карл Великий стал уже невозможен' - так афористически сформулировал эту мысль Федор Тютчев. Действительно, после Петра Великого Фридрих, Наполеон, Вильгельм, Адольф могли быть великими только в относительно короткие исторические промежутки времени, халифами на час. С появлением империи-континента России стало ясно: сухопутные европейские державы суть всего лишь полуостровные - полуостровной характер Европы на фоне имперской России стал вполне очевиден. Или если эти державы считать континентальными, то Россию в силу ее евразийскости следует считать гиперконтинентальной. В любом случае разнопорядковость в 'массе пространства' очевидна. Именно она мешала созданию устойчивого континентального союза, поскольку это изначально (со всеми вытекающими последствиями) был бы неравный союз континента и полуострова (иначе: гиперконтинента, омываемого тремя океанами, и просто континента).
Гиперконтинентальное евразийское 'количество' превращалось в геоисторическое качество: ни одна 'континентальная' держава принадлежащего Евразии полуострова (части света) 'Европа' не могла реально соперничать с гиперконтинентальной державой евразийского масштаба, будь то Россия или СССР. Союз между полуостровным континенталом и континенталом евразийским был рискованным и опасным предприятием для первого: при прочих равных условиях Россия легко могла превзойти или поглотить его. Это очень хорошо понимали Наполеон в начале XIX века и немцы (Теобальд Бетман-Гольвег, а затем Гитлер) в начале ХХ века. Так, 7 июля 1914 года канцлер Бетман-Гольвег заявил: 'Будущее за Россией, она растет и надвигается на нас, как кошмар'. В 'Майн кампф' Гитлер писал: 'Никогда не миритесь с существованием двух континентальных держав в Европе! В любой попытке на границах Германии создать вторую военную державу или даже только государство, способное впоследствии стать крупной державой, вы должны видеть прямое нападение на Германию'. Под 'второй военной державой' Гитлер имел в виду, конечно же, Россию/СССР. Но он опоздал: к моменту его прихода к власти СССР уже был крупной военной державой, потенциально более сильной, чем Третий рейх в 1933 году.
Показательно, что похожие слова, только не о Европе, а о Евразии в целом, скажет в конце ХХ века Збигнев Бжезинский. США, заметит он, имея в виду, как и Гитлер, Россию, не должны терпеть в Евразии никакого государства, способного установить господство на значительной части континента и таким образом бросить вызов США. Ну что же, совпадение симптоматичное.
Гиперконтинентальный характер России-Евразии с выходом к трем океанам (выход к четвертому, Индийскому, не случайно был постоянным кошмаром для англичан и американцев) превращал Россию в квазиморскую, квазиокеаническую державу. Это качество еще более усилилось после того, как в конце ХIX века в России была построена трансконтинентальная железная дорога, соединившая Питер с Владивостоком и превратившая гиперконтинентальность в трансконтинентальность. Это была уже совсем прямая и явная угроза господству англосаксов на морях - как и немецкая железная дорога Берлин-Багдад, которая, кстати, легко соединялась с русской евразийской магистралью.
Неудивительно, что реально в течение многих десятилетий противостоять России могли не европейские полуостровные карлики, а только морские имперские гиганты, и то после того, как устанавливали свою гегемонию в капиталистической системе. До этого им приходилось мириться с русским/советским фактором и ограничиваться лишь мелкими уколами и натравливанием неразумных соседей. Но уж после установления гегемонии борьба против России разворачивалась в полную силу. Однако даже в случае этого противостояния 'государства против государства' Россия/СССР брала верх над своими 'морскими' противниками. Так, в 1920-е годы поражение потерпела Великобритания, а в 1975 году классическая фаза советско-американской холодной войны окончилась победой СССР (Вьетнам, Хельсинки). Следствием, помимо прочего, стало изменение соотношения сил в политическом классе США: позиции представителей Восточного побережья ослабли. Только объединение и концентрация всей системной (а не одного государства, пусть даже гегемона) политико-экономической мощи Запада, ядра капиталистической системы, и наиболее развитых полупериферийных государств способны были склонить чашу весов в пользу англосаксонской Северной Атлантики, и русская Евразия терпела поражение.
Это произошло дважды - в результате Крымской войны (1853 - 1856 годов) и холодной войны (1945 - 1991 годов). Крымская война и холодная война, особенно ее постклассическая, глобальная-для-себя, а не только глобальная-в-себе фаза 1975 - 1989/1991 годов, могут рассматриваться как особый тип войн - русско-западный, евразийско-североатлантический (не говоря о такой их составляющей, как социосистемное - капитализм versus антикапитализм - противостояние 1917/1945 - 1991 годов). Ну а теперь вернемся в 1930-е годы.
1939 год - кто развязал мировую?
Конечно же, Гитлер, Третий рейх - казалось бы, это общеизвестный факт. Действительно, Гитлер вторгся в Польшу, после чего Великобритания неохотно (под давлением Америки?) объявила войну Третьему рейху и началась Вторая мировая (точнее, сначала общеевропейская) война. Когда-то вовсе не питавший симпатий к Германии известный специалист по поведению масс Гюстав Ле Бон, оценивая ситуацию лета 1914 года, заметил следующее. Да, именно Германия добавила последнюю каплю, переполнившую чашу через край. Однако для объективного исследователя главный вопрос заключается именно в том, кто наполнил чашу до краев, сделав войну неизбежной.
Речь идет не о том, чтобы снять с Гитлера историческую вину. Здесь прощения быть не может. Как русский никогда не прощу ему того, что он готовил уничтожение моего народа, его прошлого и будущего, а огромную часть этого народа уничтожил - именно славяне, и русские в частности, стали главным объектом физического уничтожения, достаточно взглянуть на цифры. Когда-то Лев Толстой устами Андрея Болконского вынес приговор вторгшимся в Россию Наполеону и французам: 'Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям'. А ведь Наполеон в отличие от Гитлера не планировал массового истребления русских.
Императив науки, теории - выяснение объективных обстоятельств, причин и следствий. Важно узнать не только кто исполнитель, но и кто заказчик, какова вся сеть заказчиков-исполнителей. Важно знать не только кто замкнул цепь, последнее звено, но и цепь в целом. И того, кто ее выковал. Важно понимать, что Гитлер лишь замкнул некую цепь, не им выкованную, но возникшую объективно, по логике функционирования капиталистической системы и борьбы за господство в ней. О Германии 1939 года можно сказать то же, что Гюстав Ле Бон сказал о Германии 1914-го.
Итак, хотел ли Гитлер мировой войны? Конечно. Но не в 1939 году, а в более поздние сроки. В 1939 году Гитлер к мировой войне готов не был, несмотря на риторику - впрочем, рассчитанную прежде всего на внутреннее употребление, на немцев с их специфической психологией. Вне Германии она вызывала другие чувства - от иронии до праведного гнева. К тому же в середине ХХ века, века универсалистского, оптимистичного и циничного, идеология, замешенная на мифологии в духе 'гибели богов' и партикуляризме расы и крови, мрачная риторика Vernichtung'a ('уничтожения', нем.) и Weltfeind'a ('мирового врага', нем.) едва ли могли быть эффективными за пределами рейха. (Время фэнтези - жанра, который займет место научной фантастики, - придет в конце века.) Помимо прочего, Гитлер слишком много говорил в таких ситуациях, когда политик, претендующий на мировой масштаб, должен был, скорее, больше молчать или взвешивать каждое слово в выверенной риторике представителя 'сил Добра', как это умело делали игроки 'тегеранской тройки нападения', легко и убедительно отождествлявшие своего противника с силами Антипросвещения, Мрака и Зла.
Специалисты - прежде всего западные, в частности американские - прекрасно знали о неготовности Третьего рейха к мировой войне. 'Общая картина немецкой военной экономики, - писал о Германии 1930-х годов американский экономист Клайн Бертон, - не похожа на экономику страны, нацеленной на тотальную войну. Это, скорее, экономика, мобилизованная для ведения сравнительно малых и локализованных войн и впоследствии реагировавшая на военные события только после того, как они становились непреложными фактами: Для войны с Россией подготовка была более тщательной, но и она прошла почти без напряжения экономики: Вскоре после нападения выпуск некоторых важных типов снаряжения был сокращен в предвидении того, что война скоро окончится: Руководство немецкой военной экономикой было далеко не безупречным. Великобритания и Соединенные Штаты действовали гораздо быстрее:'
Известный американский экономист Джон Гэлбрейт подчеркивал, что вопреки распространенному мнению именно Великобритания была в 1940 - 1941 годах натянутой военной струной, а не Германия, где даже в 1941 - 1944 годах не видели необходимости в жертвах в сфере гражданского потребления. Английские власти почти с самого начала войны заставили свое население довольно туго затянуть пояса. В 1940 году при экономике с общим объемом производства, примерно на 30% меньшим, чем у Германии, англичане выпускали больше самолетов, почти столько же танков и гораздо больше других бронированных машин. В 1941 году английское военное производство намного превосходило производство Германии почти по всем показателям.
Аналогичная картина возникает при сравнении Германии и СССР военного времени. Даже в 1943 году - во время сталинградско-курского перелома в Великой Отечественной - Германия обладала большими, как показывают исследования, материальными возможностями для производства оружия и боевой техники, чем СССР. В 1943 году Германия имела больше, чем СССР, угля - в 3, стали - в 24, электроэнергии - в 2 раза. И тем не менее за годы войны СССР произвел техники и вооружений в два раза больше, чем Германия.
Германия намного лучше была готова к Первой мировой войне, накануне которой немецкая промышленность производила 250 тыс. снарядов в день, англичане - 10 тыс. снарядов в месяц. Поэтому, например, в боях на линии Дунаец - Горлице немцы всего за четыре часа выпустили по русской Третьей армии 700 тыс. снарядов (за всю Франко-прусскую войну они выпустили 817 тыс. снарядов). Нельзя не согласиться с Иваном Солоневичем, который писал, что военный потенциал Вильгельма намного превосходил таковой Гитлера: 'Вильгельм имел за собою 43 года мирного развития. Имел военный и торговый флот. Имел огромный золотой запас - и дома, и за границей. Имел и промышленный потенциал выше тогдашнего американского'.
Знаменитый англо-американский историк Пол Кеннеди в научном бестселлере 'Взлет и падение великих держав' пишет, что в 1914 году Германия (правда, с Австро-Венгрией, но это незначительное дополнение) превосходила как Россию и Францию (в совокупности), так и отдельно Великобританию по доле в мировом промышленном производстве, по общему промышленному потенциалу и по уровню потребления энергии. По производству стали она превосходила все три страны, вместе взятые. По военным расходам и общим затратам на мобилизацию Германия превзошла США (19,9 млн долл. против 17,1 млн долл.) и лишь немного уступила Великобритании (23 млн долл.). Для сравнения: Россия - 5,4 млн долл., Франция - 9,3 млн, Австро-Венгрия - 4,7 млн. А вот в 1930-е годы ситуация изменилась. Хотя доля Германии в мировом промышленном производстве достигла 13,2%, а Великобритании снизилась до 9,2%, зато у СССР и США она составила соответственно 17,6 и 28,7%. При этом в 1937 году США из национального дохода в 68 млн долл. тратили на оборону 1,5%, Великобритания из 22 млн долл. - 5,7%, Германия из 17 млн долл. - 23,5%, СССР из 19 млн долл. - 26,4%. Относительный военный потенциал держав в том же 1937 году оценивался следующим образом: США - 41,7%, Германия - 14,4%, СССР - 14%, Великобритания - 10,2%, Франция - 4,2%.
Все это говорит о том, что за период с 1913 по 1939 год Германия существенно отстала от США - своего главного соперника в борьбе за гегемонию в капиталистической системе, и новая мировая война теоретически могла быть крайним средством для того, чтобы не допустить увеличения разрыва. По крайней мере к такому выводу приходят многие западные исследователи, объясняющие конкретный механизм возникновения последней мировой войны. Однако, как я уже говорил, исследования показывают: именно к мировой войне в 1930-е годы Германия готова не была и воевать всерьез после захвата Польши не собиралась.
Чтобы тягаться с англосаксами за мировое господство, немцам нужен был тыл - так же как Наполеону в начале XIX века. И так же, как Наполеон, Гитлер в конце 1930-х годов не был уверен в прочности все того же тыла под названием 'Россия'. При этом положение Гитлера было хуже положения Наполеона: захват русскими нефтеносной Южной Буковины (ее вхождение в состав СССР выдвигалось Сталиным в качестве одного из условий присоединения СССР к антикоминтерновскому пакту; в декабре 1940 года во время визита в Берлин Вячеслав Молотов еще раз настойчиво поднял вопрос о Южной Буковине) обездвижило бы немецкую технику.
По иронии истории, именно руководитель крупного государства, в 1939 году хуже других готового к мировой войне, начал, развязал ее, добавив последнюю каплю, - и оказался единственным виновником, агрессором, Мировым Злом. Да, Гитлер, похоже, заглотнул чужую наживку. Чью? Кто еще хотел мировой войны? Британская империя? США? СССР? Черчилль? Рузвельт? Сталин?
Хотел ли мировой войны Сталин? Теоретически - да, поскольку СССР по логике развития коммунистического строя в его противостоянии капиталистической системе должен был превратиться в земшарную республику. Это - одна сторона. С другой стороны, мировая война в самой капиталистической системе между англосаксонскими и германскими хищниками объективно ослабляла империалистическое давление на СССР. Иван Ильин заметил: 'Советское государство хочет ускорить мировую войну, не участвуя в ней'. Отсюда - игра на противоречиях двух хищных империалистических рас. Слишком сильно? Но это не сталинские слова и не оборот из советской пропаганды 1930-х годов. Вот что писал в 1900 Михаил Меньшиков: 'Германия и Англия - вот на рубеже ХХ века торжествующие народности, не только вожди, но и истребители человечества. Наш славянский мир, как и латинский, позади этих хищных рас<...> Мы неудержимо отстаем в развитии народной энергии и постепенно втягиваемся в сеть англо-германского захвата. Россия еще страшна своей государственной силой<...> но видимо на всех мировых поприщах уступает белокурому соседу'. И далее: 'Вдумываясь в тихий погром, который вносит англо-германская раса в остальное человечество, невольно сочтешь грезу современного антихриста - Ницше, грезу о 'белокуром смеющемся льве' - не мечтой безумца, а пророчеством грозным и уже осуществляющимся<...> Среди самих англичан и немцев идет<...> структурная перестройка, борьба человеческих типов. Один какой-то сильный и хищный тип, по-видимому, поедает все остальные'.
По-своему Меньшиков очень точно отразил англо-германскую борьбу за господство в капиталистической системе в 1870 - 1910-е годы, борьбу, которая предполагала отбор определенных социальных, человеческих особей и стай (в виде организаций, партий и т.п.) и которая, как заметил русский геополитик Иван Дусинский, не исчерпывала всех других международных вопросов, но захватывала их и присоединяла к себе. Ну а формулировка 'тихий погром' - просто блеск. Правда, дважды в ХХ веке погром становился громким, и Сталин, естественно, стремился к тому, чтобы не допустить натравливания Гитлера на СССР, чтобы англосаксы и германцы сцепились между собой и чтобы СССР вступил в этот погром, когда главные противники - рейх и англосаксы будут ослаблены. Нормальная Realpolitik, где нет друзей, а есть только интересы, или, как сказал бы Раймон Арон, намерения и детерминизм причин (то есть логика истории).
Планировал ли Сталин упреждающий удар по готовящемуся к прыжку противнику? Должен был планировать. Но вот к мировой войне на рубеже 1930 - 1940-х годов СССР готов не был.
В течение всех 1930-х годов британская верхушка активно подталкивала Гитлера к войне с СССР. Вышло, как когда-то предупреждал Николай Данилевский: 'Зная проницательность Англии и упорство ее в достижении целей, можно ругаться, что ею не упустятся случаи вредить России и, при представившейся возможности, возбуждать против нее Европу'. И далее: 'Враждебная нам вообще Европа сосредоточивается собственно в чисто германскую ее половину; с нею нам в будущем придется вести свои счеты'. Кроме того, у Гитлера было много симпатизантов в английском истеблишменте, считавших, что превращение России в 'германскую Индию' будет на руку Британской империи и укрепит ее позиции в мире, прежде всего перед лицом конкуренции со стороны США, тщетно рвавшихся на рынки Британской империи. Английская сторона, пишет историк Мануэль Саркисьянц в работе 'Английские корни немецкого фашизма', ждала 'от гитлеровской Германии того, чего не могла дать Веймарская республика. Чего же? Того, чего в Англии официально не было, но что так пригодилось бы ее империи. Английская сторона ждала, скажем, более радикальной расистско-империалистической идеологии власти с выводами в духе какого-нибудь Альфреда Розенберга, идеологии, дающей санкцию на применение расовых законов против небелых, незападноевропейцев (негров, индийцев, славян, евреев и т.д.). И Гитлер готов был ей соответствовать. Вот какие заявления в 1936 году - когда состоялась берлинская Олимпиада - приводит все тот же Саркисьянц: 'Англосаксы устало бросили поводья, мы сознаем ответственность за всех белых'. И далее: 'Неужели в Лондоне полагают, что перед лицом тяжкой угрозы позициям белых в мире англосаксы могут отказаться от нашей помощи в сопротивлении?<...> Мы хотим совместно действовать в том духе, о каком некогда мечтали Чемберлен и Сесил Родс, в тесном союзе с англичанами, самым близким нам по крови народом<...> это <...> тем более необходимо, что с 1918 г. возникла тяжелейшая угроза, когда-либо нависавшая над верховенством белой расы: большевизм'. Гитлер говорил о Великобритании и Германии как о двух великих империях, противопоставлял их антиимперским США и СССР.
Прогитлеровская политика Великобритании во второй половине 1930-х годов, курс на appeasement ('умиротворение', англ.) были не ошибкой и не глупостью. То был курс на сохранение Британской империи как мировой на основе союза с Германской империей как евразийской. Или европейской. Поэтому британцы в 1938 году (Мюнхен) сделали все, чтобы спасти Гитлера. 'Дайте мне надежную гарантию, что Англия вступит в войну в случае нападения (Германии. - А.Ф.) на Чехословакию, и я положу конец этому режиму', - говорил Людвиг Бек, за которым стояла немецкая армия, готовая свергнуть Гитлера. Однако план группы Остера - Вицлера - Гальдера, которых пассивно поддерживал главнокомандующий фон Браухич, провалился 28 сентября, как только пришло сообщение о предстоящей Мюнхенской конференции. Позиция британской правящей верхушки понятна - она стремилась любой ценой сохранить империю и свои привилегированные позиции в английском обществе, а потому готова была сдать Европу, точнее, святая святых английской политики в Европе - политическое равновесие, пожертвовав им в пользу империи.
Но все изменилось 3 сентября 1939 года, когда словно нехотя Англия объявила войну вторгшейся в Польшу Германии. Объявила, по-видимому, не в последнюю очередь под американским давлением. Джозеф Кеннеди (отец президента Кеннеди), посол США в Германии в 1937 - 1940 годах, рассказывал, что Невилл Чемберлен утверждал: 'Англию принудили воевать Америка и мировое еврейство'. Аналогичные мысли высказывал лорд Бивербрук, да и не только он.
Я не уверен, что 'мировое еврейство' могло бы втянуть Англию в войну - здесь нужна была сила помощнее. А вот Америка как раз и представляет собой такую силу (впрочем, отрицать еврейскую составляющую этой силы было бы ошибочно). Хотела ли мировой войны американская правящая верхушка второй половины 1930-х? Безусловно. Во второй половине 1930-х годов стало совершенно очевидно, что 'новый курс' пробуксовывает (результативность ему принесет именно война). Рузвельт оказался перед выбором: либо продолжение реформ - реальное ограничение власти капитала, углубление социальных конфликтов и как следствие значительная вероятность обострения отношений с правящим классом или, что еще хуже, оттеснение противником типа популиста Хьюи Лонга (губернатора Луизианы, прототипа губернатора Вилли Старка из 'Всей королевской рати' Роберта Пенна Уоррена). Либо выход из сложившейся ситуации благодаря войне в Европе, которая, во-первых, решила бы экономические проблемы (в 1940 году государственный долг США составил 50% ВВП), загрузила бы оборонную промышленность страны. Во-вторых, позволила бы снять социальное напряжение в обществе. В-третьих, как и после войны 1914 - 1918 годов, еще больше ослабила бы немцев и англичан и усилила зависимость Европы от США.
Америке нужна была именно англо-германская война, поскольку, во-первых, Германия набирала темп и становилась все более мощным технико-экономическим конкурентом. Во-вторых, Британская империя не пускала американские товары на свои рынки, что больно било по американской экономике (кризисы перепроизводства и т.п.). В-третьих, для американцев не были секретом прогерманские, прогитлеровские симпатии значительной и, что еще важнее, наиболее влиятельной части правящей верхушки Британской империи. Союз двух империй был бы серьезной угрозой для Америки. Все эти проблемы разом решала война в Европе, которую надо было стимулировать, что и произошло 3 сентября 1939 года.
После этого для правительства США дело оставалось за малым - заставить собственную страну, в которой главенствовали (на 80%) изоляционистские настроения, вступить в войну. Эту проблему решил Перл-Харбор. Как показали в вышедшей в текущем году работе 'Перл-Харбор' Михаил Маслов и Сергей Зубков, вопрос о Перл-Харборе непрост и запутан. И тем не менее косвенные свидетельства (например то, что, осознавая опасность, Рузвельт отдал приказ Тихоокеанскому флоту зимой 1940 - 1941 и 1941 - 1942 годов не возвращаться в Сан-Франциско и 'зимовать' на Гавайях), а также исследования Чарльза Бирда, Джона Толанда, Роберта Стиннета и других показывают, что президент 'имперской республики' Рузвельт не просто знал о готовящейся акции японцев, но провоцировал ее. Только так можно было пробить изоляционизм, сломать его. Война с Японией логически вела к войне с Германией. Так оно и вышло. Утром 4 декабря японская авиация, стартовав в две 'волны' с шести авианосцев, нанесла сокрушительный удар по американским военным кораблям и самолетам в Перл-Харборе. И даже если Перл-Харбор случился неожиданно, то это тот случай, который помог подготовленному и словно давно ждавшему его президенту.
Война с Японией была необходима США и потому, что только так можно было не допустить японской гегемонии в Восточной Азии (то есть в Западной Пацифике). Уинстон Черчилль в своей истории Америки ('Великая республика') откровенно пишет о том, что США, как и Великобритания, имели очень серьезные материальные и торговые интересы на Дальнем Востоке, и особенно в Китае, и интересы эти формировались в течение нескольких поколений. И вот теперь этим интересам угрожала Япония. Англо-германский конфликт с втягиванием в него СССР, особенно затяжной, или германо-советский конфликт с участием Великобритании в целом облегчал американцам решение своей задачи на Тихом океане. Как подчеркнул Дэвид Рейнолдс, Рузвельт заговорил об опасности всемирной войны с мая 1940 года, а 27 мая 1941 года назвал идущую в Европе войну 'второй мировой', хотя она таковой еще не стала. Примечательно, что американцы квалифицировали войну 1914 - 1918 годов как мировую уже после своего вступления в нее, а войну 1939 - 1945 годов - еще до вступления. И исследователь прав, указывая, что сам термин 'мировая война' использовался Рузвельтом в качестве тарана, которым он пробивал психологическую стену американского изоляционизма и подогревал воинственность нации. Рузвельт стал пользоваться термином 'мировая война' раньше, чем Гитлер. Мелочь? Не думаю.
Таким образом, путь США к решению своих проблем посредством мировой гегемонии лежал через войну в Европе, в Северной Атлантике и в Пацифике. А для этого в один кровавый узел надо было сплести Германию, Великобританию и СССР. В этом плане само начало Второй мировой войны и - самое главное - начало Великой Отечественной стало победой Америки: она выиграла и войну, и мир послевоенный, в котором стала гегемоном.
Гитлеровский евросоюз
Гитлер и немецкая верхушка хотели войны, стремились и готовились к ней. Но к какой войне? К мировой? В средне- и тем более долгосрочной перспективе - да. В краткосрочной - сомнительно. Говорить, как это делал Гитлер, о мировом господстве, 'тысячелетнем рейхе' и т.п. можно сколько угодно. Однако есть реальность. Разумеется, в перспективе, создав могучую экономику и мощную армию, Германия Гитлера (или его преемников), подталкиваемая политико-экономическими регулярностями ('законами') капиталистической системы, должна была начать большую войну. Однако в реальности 1930-х Германия, Гитлер к такой войне готовы не были. Да и к войне менее масштабной - тоже. Потому-то 'западные демократии' и преподнесли фюреру в Мюнхене, подталкивая его к войне на востоке, Чехословакию - ее военно-промышленный потенциал резко усилил рейх. Но не для мировой войны. Захват Чехословакии, а ранее - Австрии был крайне важен для Гитлера и по причине, которую часто упускают из вида, - из-за потребности в иностранной валюте. В результате аншлюса рейх получил золота и валютных резервов на 200 млн долларов. Однако ввиду интенсивных расходов на вооружение уже в начале 1939 года положение с валютными запасами стало для рейха критическим. Мартовский захват Чехословакии решал для фюрера не только военно-промышленную, но и финансовую проблему.
Что касается риторики Гитлера о 'новом мировом порядке', то она была пропагандой, причем главным образом для внутреннего потребления, рассчитанной на немцев с их специфической психологией ('мобилизация нации'), традициями и в значительной степени выдавала желаемое за действительное.
В принципе Гитлер, как любой серьезный и собиравшийся состояться в качестве такового послеверсальский и послевеймарский политик, должен был прежде всего стремиться к ликвидации унизительных последствий Версальского мирного договора, и в середине 1930-х он в целом данную проблему решил. Тем не менее во второй половине 1930-х Гитлер был способен захватывать в Европе лишь то, что было слабым, то, что плохо лежало, причем только в том случае, если 'демократии' подталкивали к этому или по крайней мере закрывали глаза на подобного рода акции. Классика - Мюнхен, то есть приглашение к агрессии. В конечном счете вышло - приглашение на казнь, точнее - к самоубийству в апреле 1945-го (разумеется, если Гитлер действительно покончил жизнь самоубийством). Фюрер собирался присоединить к рейху Польшу и затем готовиться к дальнейшей экспансии. А готовиться, если учесть состояние немецкой экономики и мощь тех, с кем теперь мог столкнуться Гитлер (слабаки кончились), пришлось бы довольно долго. Однако к Польше Гитлер получил 'в нагрузку' мировую войну - неожиданно для самого себя.
Это стало результатом как действий Гитлера, так и игры Рузвельта, Сталина, отчасти Черчилля - больших мастеров мировой политики, по сравнению с которыми Гитлер в конечном счете оказался провинциальным политиком; романтиком (хотя и весьма циничным), который, начитавшись в детстве Карла Мая, столкнулся с прагматиками; человеком иллюзий и ошибок. Так, Гитлер явно недооценил США и их способности влиять на Великобританию. Он был слишком уверен в возможности союза с англичанами. Действительно, там имелась мощная группа деятелей, готовая пожертвовать Европой ради империи. Но были и другие, для которых разъединенная 'континентальная' Европа, политическое равновесие в ней оказывались не менее важными, чем империя, которую они рассчитывали спасти в союзе с США. Впрочем, Америка впоследствии показала англичанам всю близорукость такого подхода за пределами краткосрочной перспективы. Однако это было в 1945-м. А в 1940-м, захватывая и объединяя Европу, Гитлер материализовал вековой кошмар Великобритании - Европа под властью континентального гегемона. Уже в 1940 году Черчилль выразил серьезнейшие опасения по поводу того, что немцы могут создать единое европейское экономическое сообщество. Министр экономики рейха Вальтер Функ прямо заявлял о необходимости создания экономически единой Европы (об этом пишет в своей книге 'Сумерки Запада' Кристофер Коукер), в чем Германию активно поддерживали бельгийцы, голландцы, французы. Гитлер в самом начале войны охарактеризовал ее не просто как германо-английский конфликт, а вопрос выражения общеевропейских интересов, то есть создания Пан-Европы. Гитлер строил свой 'евросоюз'.
Европейская война 1939 - 1941 годов, а затем и мировая война стали последней попыткой объединить Западную, Центральную (а после нее - и Восточную) Европу в единое целое военным путем. Этот аспект Второй мировой войны, которая стала действительно мировой лишь в 1941 году, как правило, упускается из виду. Европейская война сначала превратилась в евразийскую, а затем - в мировую (то есть обе эти войны стали реакцией на попытку Германии сконструировать Пан-Европу по своему замыслу). Данное обстоятельство лишний раз свидетельствует и о 'матрешечной' композиции и сложности последней мировой войны, и о том, что военно-политическое объединение Западной и Центральной Европы Гитлером (а вообще - кем угодно) не соответствовало интересам англосаксов по обе стороны Северной Атлантики, да и СССР тоже. В Европе в очередной раз скрестили оружие несколько различных иерархий мирового уровня.
'Я был последней надеждой Европы', - скажет Гитлер незадолго до смерти. На вопрос, надеждой какой Европы был Гитлер, ответ дает Джон Стейнберг: надеждой определенной части финансово-олигархической Европы, точнее, немецких Варбургов (банковское семейство с венецианскими корнями), кругов, которые представляли директор Банка Англии лорд Монтэгю Норманн и Ялмар Шахт. Оба стояли у истока Банка международных расчетов (1930), целью которого, как считает Кэролл Куигли, была мировая финансовая диктатура неофеодального стиля. Им-то и нужна была единая имперская Европа как поле деятельности. Отсюда - интерес к Гитлеру деятелей созданного в 1922-м Пан-Европейского союза. Стейнберг приводит следующую фразу Шахта, сказанную им в октябре 1932 года своим 'коллегам' по союзу: 'Через три месяца у власти будет Гитлер. Он создаст Пан-Европу: Только Гитлер может создать Пан-Европу'.
С учетом всего сказанного выше можно сделать вывод: гитлеровский рейх, помимо прочего, оказался и равнодействующей нескольких очень разных сил, стремившихся создать единую Европу - империю типа державы Карла Великого или Карла V Габсбурга, но на антиуниверсалистской (антихристианской), квазиязыческой основе. Чтобы даже на мотивационно-культурном уровне окончательно отбросить хотя и неимоверно профанированные, но все-таки еще не девальвированные ценности христианского эгалитаризма, заменив их жесткой и непреодолимой дохристианской иерархичностью.
Однако Гитлер опоздал. Его общеевропейская имперская стройка шла не в унисон с ритмикой эпохи, она 'бежала против времени' (слишком поздно и слишком рано одновременно), поскольку старая Европа политически слабела и сходила с исторической сцены.
Кстати, это хорошо понимали даже те, кто симпатизировал Гитлеру. Французский писатель Пьер Дриё ла Рошель в августе 1944 года записывает в дневнике: 'Гитлер глуп, как Наполеон. Но надо признать, что ему приходится действовать в куда более трудной ситуации: англосаксонский мир сейчас многократно могущественней, русский мир тоже многократно могущественней. Слишком поздно пришел он в изрядно постаревшую и чудовищно сузившуюся Европу: Поражение Гитлера после поражения Наполеона, Людовика XIV, Карла V, Карла Великого, похоже, доказывает нежизнеспособность Европы. Она будет разграблена и отодвинута на задворки, как коллекция греческих полисов. Аминь'. Иными словами, по иронии истории, Гитлер сработал на англосаксов и русских, приблизив и оформив закат Европы не в шпенглеровском смысле, а в смысле игры в гольф - закатив континент в лунку Истории и выступив, таким образом, его Терминатором. И 'ледоколом' для СССР и США. Они-то и вышли победителями в мировой войне, которая оказалась совершенно особой - благодаря СССР, 'русскому фактору'.
Особая мировая
Последняя мировая война была особой - она существенно отличалась от всех предыдущих мировых войн как по отдельности, так и - что еще важнее - вместе взятых. Одна ее особенность бросается в глаза сразу: массовая жестокость, в основе которой лежит, как заметил известный французский мыслитель Бертран де Жувенель, крайнее презрение к человеку. И это понятно. Будучи по-настоящему первой войной масс, а не просто народов, государств или наций (по-настоящему войной наций была война 1914 - 1918 годов), последняя мировая война едва ли могла быть иной.
Особенно жестокой - принципиально, направленно жестокой, ориентированной на уничтожение людей как представителей определенного этноса, расы, была война немцев по отношению к русским, вообще славянам, которые подлежали массовому уничтожению (отсюда такие потери среди мирного населения и военнопленных русских, белорусов, поляков и др.). 'Вторая германская' в отличие от первой была во многих отношениях расово-этнической войной. Но западная 'версия' последней мировой войны выглядела иначе. Немцы по-разному воевали с англичанами, французами и американцами, с одной стороны, и с русскими - с другой. Это бросалось в глаза. Как заметил известный немецкий философ и политический мыслитель Карл Шмитт, во Второй мировой войне Германия вела две войны: обычную - на Западном фронте и совсем другую, тотальную, - на Восточном. Первая война имела обычные военные цели; целью второй было физическое истребление представителей другой этнической группы, уничтожение противника как Враждебного Иного.
Никогда до 1941 года ни одно западное государство не ставило задачу физического истребления значительной части русского населения и превращения остальной части в рабов. Никогда еще культурно-историческое, цивилизационное противостояние не принимало столь брутальной 'физико-демографической', 'жизненно-пространственной' формы.
Все это еще более усложняет социальное содержание последней мировой войны, добавляя к внутрикапиталистическому и социосистемному аспектам цивилизационный и этнокультурный. А поскольку главным и решающим фронтом в войне был Восточный, а театром действий - русский, то, по крайней мере для СССР (России), культурно-исторический и этнический компоненты последней мировой войны практически выходят на первый план: нас хотели уничтожить, причем не столько как коммунистов, сколько как враждебный-не-Запад, как русских.
Борьба народа за выживание, помноженная на мощь социальной системы, и потенциал этой системы, помноженный на ярость народа, которому ЧУЖИЕ подписали историко-антропологический приговор, - вот что обеспечило нашу Победу, стало одним из решающих ее факторов.
Здесь также надо заметить, что 'Вторая германская' была еще и культурно-исторической войной - последним крупным столкновением немцев (германцев) и славян. В мае 1945-го - знаменитой фразой Жукова, брошенной им немецким генералам после подписания капитуляции, что они могут идти, - закончился германо-славянский тысячелетний спор. Военный Drang nach Osten немцев как таковых был снят с повестки дня. Рассчитались за все - так же, как в августе-сентябре с японцами - за 1905 год.
И все же не расово-этнический аспект выделяет последнюю мировую и противопоставляет всем другим мировым, вместе взятым, а иной - социосистемный и историко-проектный.
Война миров и систем
К характерному для мировых войн противостоянию главных - морского и континентального - претендентов на мир-капиталистическую гегемонию в последней войне с 1941 года добавились, во-первых, открытая борьба одного из капиталистических претендентов (Германии) с антикапиталистическим (СССР); во-вторых, скрытое противостояние этого антикапиталистического социума своим капиталистическим союзникам по антигитлеровской коалиции. И чем ближе война подходила к своему концу, тем более острым и менее скрытым становилось это противостояние. Таким образом, последняя мировая война по своему социальному содержанию на порядки сложнее предыдущих мировых войн и выходит за рамки выяснения вопроса о гегемонии в капиталистическом мире. Социосистемное противостояние помимо государственно-гегемонического, антикапиталистическо-коммунистическо-капиталистического, помимо, наконец, внутрикапиталистического - серьезнейшее качественное отличие последней мировой войны от предыдущих. Другое дело, что в ходе и даже в момент возникновения войны логика коммунистическо-капиталистического (или наоборот) противостояния при всем ее значении не стала полностью определяющей по отношению к внутрикапиталистической геополитической ('гегемонной') логике. И это несмотря на то, что роль подобной логики межформационной оппозиции по ходу войны постоянно нарастала - и чем ближе к концу войны, тем сильнее, а в конце войны вообще вышла на первый план.
Она начинает просматриваться уже в 1943-м в Тегеране. Открытие второго фронта в июне 1944 года - это уже главным образом логика 'войны миров и систем', а не только или даже не столько государств. В 1945-м в Ялте - уже вполне очевидное противостояние систем. Если 1941 год внес в войну социосистемное противостояние по советско-германской линии, то в 1943 - 1944 годах выходит на поверхность остававшаяся на втором плане социосистемная напряженность по советско-англо-американской линии. От Ялты эта линия прочерчивается прямо к английскому плану 'Немыслимое' (удар совместно с немцами по Красной армии в июле 1945-го) и к объявлению американцами холодной войны против СССР в январе-феврале 1946-го.
В то же время необходимо обратить внимание на очень сложную, тесно переплетающуюся диалектику геополитического и межсистемного. Капитализму в лице англосаксов удалось мобилизовать властно-экономический потенциал коммунизма, его физическое и социальное пространство и заставить его (с 22 июня 1941 года) играть по геополитической логике капиталистической системы (борьба за гегемонию) в очередной раз на стороне моряков-англосаксов против их континентальных противников. Англосаксы сумели-таки в третий раз стравить русских с континенталами, причем второй раз - с немцами. Ай да англосакс, ай да сукин сын! В то же время, хотя капитализм заставлял коммунистический строй играть по своим геополитическим правилам, он вынужден был это делать под социосистемным давлением коммунизма, таким образом направляя его социальную энергию в международно-политическое русло. Причем в этом принуждении, в своих социосистемных планах коммунизм использовал капиталистические законы геополитики и борьбы за гегемонию в мировой экономике. Получилось так, что социосистемная логика коммунизма, которая вела его к глобальной войне за мировую коммунизацию, заставила этот строй геополитически использовать одни капиталистические государства в мировой войне против других. Вступив на этот путь, СССР вскоре оказался вовлеченным в некую игру и был поставлен перед выбором между одной коалицией капиталистических государств и другой. Независимо от выбора это был императив (меж)государственного, а не социосистемного поведения. По крайней мере - в краткосрочной перспективе. Вышел чет - нечет: антикапиталистический социосистемный вызов - капиталистический межгосударственный ответ - антикапиталистический межгосударственный контрответ. Empire strikes back ('Империя наносит ответный удар', англ.), и воистину все смешалось в капиталистическо-коммунистическом доме. По крайней мере в 1941 - 1943/45 годах.
Таким образом, социосистемный натиск коммунизма был отражен капитализмом и на какой-то миг - но очень важный, решающий для капитализма - трансформирован в 'государственно'-геополитический импульс коммунизма. Нападение Гитлера заставило СССР вернуться к российской (евразийской, мировой) геополитической логике XIX - ХХ веков - к противостоянию самой сильной континентальной державе Европы, которой с 1871 года была Германия. Руками Гитлера капитализм заставил СССР на несколько лет стать квази-Россией и подчиниться межгосударственной военно-стратегической логике.
Схватка глобальных проектов
Будучи последней мировой, война 1939/41 - 1945 годов была первой глобальной. Или - скажем мягче - в ней уже присутствовало мощное глобальное содержание. И дело не только в том, что в этой войне участвовало намного больше государств, чем в войне 1914 - 1918 годов, что она принесла намного больше жертв и разрушений, чем Великая война, то есть дело не в количественном аспекте. Мир, как любил говорить Альберт Эйнштейн, понятие не количественное, а качественное. Глобальный аспект мировой войны был обусловлен прежде всего тем, что два участвовавших в ней социума - Германия и СССР - стремились не просто к гегемонии в существующей мировой системе, а к установлению принципиально нового, охватывающего планету в целом, то есть глобального социального и идейного порядка, единого глобального социума, новой системы, к созданию нового человека. В этом плане оба социума были революционными каждый на свой манер - левый и правый, интернационалистический и расово-националистический.
Коммунистический проект был просвещенческим, универсалистским, он основывался на признании разума, всемирно-исторических законов и на вере в прогресс. В этом смысле, несмотря на противостояние капиталистическому миру с господствующей в его ядре идеологией либерализма, у коммунизма был универсальный (в прямом и переносном смысле слова) лексикон для общения с западными олигархиями. Марксизм, как и либерализм, - идеология универсалистская.
Программа нацистской Германии не посягала на капитализм, не предполагала его разрушения. Она должна была изменить правила игры в капиталистической системе на немецкий лад - с универсалистских на партикуляристские - и уничтожить все другие правила. Иерархия и месторасположение в капиталистической системе, согласно нацистскому подходу, должны были определяться расово-этническим критерием - да здравствуют циркуль (но не масонский, а обычный) и линейка! Коммунизм был попыткой построить антикапитализм ('посткапитализм') на универсалистской основе, иными словами, покинуть капитализм по универсалистским рельсам - так сказать, просвещенческий антикапитализм.
Национал-социалисты играли не только по другим правилам, но и на другом поле. Они хотели уйти не из капитализма (он сохранялся, хотя в значительной степени социализировался), а из современного (Modern) общества и создать капиталистический социум и рейх на партикуляристской, антиуниверсалистской основе - так сказать, антипросвещенческий и антихристианский капитализм (привет от тысячелетнего германского язычества и варварства). Отсюда - и неприятие любых универсалистских форм, будь то христианство или либерализм (и, естественно, либеральная (буржуазная) демократия) и германство как традиция, комбинирующая варварство и язычество.
Под этим углом зрения национал-социализм и гитлеровский режим - это практический ответ с запозданием на 150 - 200 лет Просвещению, Французской революции и Наполеону, специфическая материализация немецкого романтизма. Но дело не в самом Homo Hitler, а в том, что он представлял мощную традицию германского духовного развития. Не случайно именно немцы стали застрельщиками протестантской революции - религиозного националистического бунта против религиозного универсализма. Немцы почти постоянно оппонировали универсализму. В 1941 году революционные антиуниверсалисты, наследники Лютера, нарвались на революционных универсалистов, которые, к несчастью для Третьего рейха, были властелинами трансконтинента, ставшего матрицей для Третьего Интернационала.
Разумеется, объективно, самим фактом своего существования трансконтинент-революция вступал в противоречие и с капиталистическим миром в целом. Однако самым острым, плотным и насыщенным частным противоречием оказалось противоречие такого трансконтинента-революции с Третьим рейхом, Германией. Противостояние с англосаксами, по крайней мере ситуационно, в 1930 годы было, если так можно выразиться, более спокойным, эволюционным противостоянием социосистемного (антикапитализм-капитализм) и геоисторического (трансконтинент-океан) порядков. В случае с немцами к социосистемному и геоисторическому (трансконтинент-полуостров) измерениям добавлялись еще два, причем весьма острых. Во-первых, сталкивались противоположно заряженные революционные режимы - левый и правый. Во-вторых - два взаимоисключающих геокультурных комплекса: просвещенческо-прогрессистский, универсалистский и антипросвещенческий, партикуляристский (причем на расово-этнической основе). Таким образом, налицо объективные необходимые основания для схватки. Ну а достаточные основания были обеспечены англосаксонским мастерством стравливания континентальных держав вообще и России и Германии в частности. В 1941-м в отличие от 1914-го стравить, направить друг против друга удалось не две монархии, а две социалистические революции - национальную и интернациональную, правую и левую.
Избрав партикуляристскую, антиуниверсалистскую идеологию в качестве средства борьбы за гегемонию в мире и в капиталистической системе, нацисты социокультурно противопоставили себя доминирующей просвещенческой (либерально-марксистской) геокультуре Современности (1789 - 1991), в целом - геокультуре, коренящейся в Просвещении, бросили ей вызов. И не только ей, а Модерну как социокультурному типу. С этой точки зрения в известном смысле правы те, кто квалифицировал нацистский проект как бунт темных сил прошлого против Просвещения и Великой французской революции (а еще точнее - Великой европейской революции 1789 - 1848 годов), как контрреволюцию в самом широком смысле этого слова. На знамени этой контрреволюции было начертано: Государство, Раса, Воля. Так Воля была противопоставлена Разуму, раса - Человечеству, Государство - Индивиду и его форме организации, то есть гражданскому обществу.
Победа! Кто победил и почему?
Каковы реальные результаты последней мировой? В чем причины победы СССР? Что и как выиграли в этой войне США? Что и как выиграл Запад, капитализм, а что и как - исторический коммунизм? Эти вопросы далеко не так просты, как может показаться на первый взгляд.
Абсолютным победителем в войне стали США. Для них война оказалась 'мать родна'. Для Америки годы войны - время экономического процветания. К концу 1942-го ВНП увеличился со 124 до 158 млрд долларов, безработица сократилась с 9,9 до 4,7%; в 1943 - 1944 годах рост ВНП продолжался. В 1945-м Штаты производили так много товаров и услуг, как никогда в своей истории.
С победой в войне США ('имперская республика', как назвал эту страну Раймон Арон) стали гегемоном капиталистической системы и лидером Запада, который они начали американизировать в экономическом и, что не менее важно, масскультурном, то есть психоисторическом, плане.
Америка победила в войне потому, что, пользуясь экономической мощью (почти половина мирового валового продукта), смогла (вместе с англичанами) найти в Евразии державу, бросившую на чашу весов истории миллионы жизней и пространство, державу, образующий народ которой сражался с захватчиком за право сохранить свою русскую идентичность.
В результате войны в краткосрочной перспективе на Западе выиграла не столько система (капитализм), сколько конкретное государство - США, ставшее гегемоном капиталистической системы, сверхдержавой ?1. Превращение СССР в сверхдержаву ?2, образование мировой социалистической системы, подъем коммунистического и рабочего движения в Западной Европе, крушение колониальной системы - все это свидетельствовало о том, что в краткосрочной перспективе капитализм потерпел поражение. Точнее, так: в капиталистической системе потерпело поражение то, что устарело, стало неадекватным новой эпохе, нежизнеспособным (например, колониальные империи, прежде всего Британская, уход которой, помимо прочего, решал для США проблему рынков сбыта). Все это было унесено ветром войны, убравшей из капиталистической системы ненужное и расчистившей площадку для нового рывка - под руководством нового гегемона и на новой основе. Рывок начался во второй половине 1950-х ('германское чудо', 'японское чудо' и т.д.). В среднесрочной перспективе в результате войны и установления новой гегемонии капитализм в целом добился колоссальных результатов и фантастического благосостояния.
Наша победа
Вопрос о нашей победе и ее причинах запутан и фальсифицирован. До 1953 года победу в войне приписывали сталинскому гению и гению руководимой им партии. После смерти Сталина центр тяжести стал смещаться в сторону партии, к которой холуи очередного вождя пытались примазать своего патрона. В результате мы получали то 'хрущевскую', то 'брежневскую' истории войны.
В перестроечное время заговорили о том, что победили не партия и система, а народ, причем последний победил не благодаря Сталину, а вопреки ему, поскольку защищал не Сталина и его систему, а Родину. Такой вывод, по сути, является всего лишь оборотной стороной, изнанкой официального советского подхода и до боли напоминает традиционные пропагандистские оценки большевиков: поражение потерпел не народ, а царизм (в Русско-японской войне 1904 - 1905 годов). На самом деле поражение потерпели самодержавная система и народ как ее элемент. А вот в Русско-японской войне 1945-го (почти блицкриге) победил советский народ как элемент советской (на тот момент - сталинской, никуда не денешься) системы. Плохо даже не только то, что подход, разделяющий социальную систему и народ, фальшив. Народ вне системы - энтропия, 'одинокая толпа' (американский социолог Дэвид Рисмэн), не способная на серьезные свершения. Такой подход не прибавляет ничего нового к нашему пониманию Победы, самих себя. Более того, он искажает реальность в соответствии с новой - 'либеральной' - конъюнктурой. Как дифференцировать народ и (сталинскую) систему? Какими средствами? Разве народ жил в другой системе? Народ являлся частью этой системы и, защищая ее, защищал себя. Она была организационным средством - и очень мощным, как оказалось, - его самозащиты.
Нисколько не умаляя героизма русского воина и самоотверженности тех, кто работал на Победу в тылу (как нашем, так и вражеском), приходится констатировать: созданная в СССР в 1930-е годы система (сталинская) оказалась в целом, по совокупности намного мощнее и гибче нацистской по своим мобилизационным возможностям как в прямом, так и в переносном смыслах.
Под мобилизацией в переносном смысле я имею в виду следующее. Военная катастрофа социально была первым историческим структурным кризисом исторического коммунизма, кризисом его ранней - сталинской - формы, кризисом 'довоенного сталинизма'. 'Вдруг обнаружилось, - писал Александр Зиновьев, - что вся система организации больших масс людей, казавшаяся строгой и послушной, является на самом деле фиктивной и не поддающейся управлению'. Однако, несмотря на это, на многомиллионные потери, режим собрался, создал, по сути, новую армию, материально обеспечил ее, почти весь 1942 год учился на поражениях, ну а в 1943-м врезал супостату. Чтобы врезать, режим довольно легко и, я бы даже сказал, органично поставил себе на службу патриотизм, русские и имперские традиции и даже православие. Это свидетельствует о гибкости режима, о способности работать на победу в широком диапазоне социальных и культурных возможностей.
Если говорить о мобилизации в прямом смысле слова, то это мобилизация усилий всего народа на фронте и в тылу. Да, режим был сверхжесток (а чего еще ждать от народного режима по отношению к народу, то есть самому себе?), и мы всегда будем помнить и бездарные поражения первых месяцев войны, и огромные потери (абсолютные и относительные), и то, что солдата не жалели. И тем не менее народ, организованный системой, воевал за нее как за свою - жестокую, но свою.
Таким образом, в схватке двух массовых обществ - советского и немецкого - при прочих равных условиях побеждало то, которое могло эффективнее мобилизовать ресурсы, массы и их энтузиазм - воинский и трудовой. Наш режим оказался сильнее.
Сталин очень четко сформулировал это 9 февраля 1946 года: 'Победил наш советский общественный строй'. Сумевший так организовать русских, как это не могло делать самодержавие. Способность 'затянуть потуже пояса' позволяла высвободить дополнительные, хотя и очень средние, возможности аграрно-индустриального общества, которому, как точно заметил Юрий Журавлев, противостояла армия индустриального пролетариата Германии. Высвободить и сложить вместе, в результате чего сумма средних показателей давала огромные преимущества в борьбе с лучше обученным противником. В этом смысле удачный символ механизма нашей победы - танк Т-34, который, как заметил журналист Олег Горелов, по отдельным параметрам уступал немецким (обзорность, эргономика, орудие, скорость). Однако сумма средних показателей делала машину универсальной, неприхотливой и простой. И, добавим, адекватной нашему 'человеческому материалу'.
Последнее тоже очень важно. И это, кстати, неплохо понимали некоторые немцы. Альберт Шпеер вспоминает, как в самом начале войны в СССР его хороший знакомый доктор Тодт, вернувшись из ознакомительной поездки на Восточный фронт, где наблюдал 'застрявшие санитарные поезда, в которых до смерти замерзали раненые'. 'Страдания гарнизонов в отрезанных холодом и снегом деревнях и городках, равно как отчаяние и недовольство немецких солдат. В самом мрачном настроении он заверил, что мы не только физически не готовы к подобным тяготам, но и духовно можем погибнуть в России. Это борьба, - продолжил он, - в которой одержат верх примитивные люди, способные выдержать все, даже неблагоприятные погодные условия. А мы слишком чувствительны и неизбежно потерпим поражение, и в конечном счете победителями окажутся русские и японцы'.
С японцами доктор Тодт ошибся. Дело ведь не в примитивизме, не в возможностях физической мобилизации и способности терпеть непогоду, а прежде всего в ресурсах социальной мобилизации, способной выжать из людей физический и духовный максимум. А это уже обусловлено социальной системой, ее природой.
Население гитлеровской Германии не смогло низвести потребление и бытовой комфорт до того уровня, на который оказались способны советские люди (и не надо говорить о рабстве, страхе и т.п. - рабы и на страхе войны не выигрывают). Речь идет о самоотверженности, которая имеет не только человеческий, но и социосистемный характер. Применительно к победителям-русским в Великую Отечественную надо говорить не о рабах, а о свободных скифах, измотавших и разбивших Дария. Я уже не говорю про питание, электричество и теплую воду. Лишь в немногих отраслях промышленности Германии во время войны существовала ночная смена. Практически не было мобилизаций женщин для работы на заводах. Джон Гэлбрейт приводит любопытный пример: в сентябре 1944-го в Германии насчитывалось 1,3 млн домашней прислуги, в мае 1939-го - 1,6 млн, то есть число прислуги за время войны сократилось всего лишь на 0,3 млн (менее 20%).
Дифференцированность западного (буржуазного) общества на различные сферы (в СССР - всё власть, поскольку ВКП(б) выступала ядром всех общественных организаций, поэтому здесь и 'экономика', и 'социальные отношения' - всё недифференцированная власть, кратократия), обособленность власти и собственности и развитость бытовых форм не позволили немцам осуществить очень важную вещь - сосредоточить все силы на обществе как целостности, на решении одной задачи и действии как целостности, как монолита при решении такой задачи. В мирное время крайне редко возникает подобная необходимость, война же всегда требует сверхконцентрации.
Все это лишний раз подтверждает две мысли. Во-первых, сталинский и гитлеровский режимы были принципиально различными типами, а не двумя вариантами якобы одного 'тоталитарного типа' - это видно из сравнения даже структур их повседневности. Во-вторых, у каждой системы есть свой предел, порог уподобления другой системе. Вызванная логикой и императивами войны на русском пространстве попытка нацистского режима уподобиться советскому привела этот режим к краху (как и попытка советской системы во второй половине 1980-х уподобиться - под видом 'реформ', 'демократизации социализма' - Западу). Оставшись комфортно-буржуазным по социальному строю и свойственной ему стилистике, рейх при прочих равных не мог тягаться с антибуржуазным СССР 1940-х, в котором вещественная субстанция и комфорт не были массовой сверхценностью.
Я не рассматриваю вопрос, хорошо это или плохо. Речь о другом - о способности систем мобилизовать массовую поддержку ('все для фронта, все для Победы') и о социосистемных характеристиках населения как факторе Победы.
Одним из показателей эффективности и жизнеспособности советской системы, сформировавшейся в 1930-е годы, является следующий факт. В 1941-м, в первые месяцы войны, была выбита огромная часть офицерского (по крайней мере если говорить о младшем и среднем звене) корпуса. После того как подобное произошло с русской армией в 1915 - 1916 годах, армия рухнула, а вслед за ней и вместе с ней - (царская) Россия, самодержавный строй. Иными словами, наступил социосистемный крах. Ничего подобного ни в 1941-м, ни в 1942-м не произошло: места выбитых офицеров заняли новые, они-то и выиграли войну. Новый офицерский корпус стал возможен потому, что в 1930-е годы система подготовила значительный слой - массу - лиц с высшим и средним образованием. В социологии это называется 'модальный тип личности'. Дореволюционная Россия проблему создания 'модального типа личности' не решила, проиграла войну и вылетела из Истории - vae victis ('горе побежденным', лат.).
Победа советского народа в социосистемном смысле была победой сталинской системы, способной к гибкой модификации - по принципу дзюдо: согнуться, чтобы не сломаться, а затем распрямиться и провести захват, бросок и болевой - до смерти - прием. Другое дело, что по иронии Истории именно победители в войне, спасители (в краткосрочной перспективе) сталинского режима стали если не его могильщиками, то той силой, которая этот режим (в среднесрочной перспективе) ослабила (если не подорвала), и оказались массовой базой перехода к иной, чем сталинская, исторической форме коммунистического порядка. У поколения победителей в Отечественной войне - единственного советского поколения победителей - на всю жизнь сохранилось чувство победительности и социальной правоты, в том числе и по отношению к режиму, а следовательно - ощущение собственной силы. Такое чувство существенно отличало их от 'шестидесятников' и 'околошестидесятников', но это уже другая тема. В любом случае война, помимо прочего, выковала специфический тип советского человека - антисталинского, но не антисоветского и не антикоммунистического.
Победа в войне, безусловно, упрочила режим (или систему) по крайней мере в трех отношениях. Во-первых, она превратила СССР в подлинно мировую державу, а затем и глобальную - одну из двух, и это не могло не укрепить систему. Во-вторых, победа придала коммунистической системе легитимность национального, русского, российско-имперского типа; помимо интернациональной идейно-политической составляющей активно заработала национальная; теперь режим мог 'бить с обеих ног'. В-третьих, системообразующий элемент советского общества - его господствующие группы, номенклатура - в результате и ходе войны получили не только новую, дополнительную легитимность, но и, так сказать, 'пространство для вдоха': во время войны (плюс два предвоенных года, то есть целых 6 лет) 'партийный' и 'государственный' аппараты не были объектами широкомасштабных репрессий, террор перестал выполнять функцию средства административной вертикальной мобильности. Это позволило номенклатуре, различным аппаратным комплексам отстояться, откристаллизоваться, переплестись и упрочиться, стать структурой не только в себе, но и для себя. Иными словами, стать самодостаточным социальным агентом, не нуждающимся более в 'харизматическом лидере'.
Все эти три 'укрепления' системы в то же время ослабляли ее сталинскую структуру, конкретный режим, объективно требуя его замены новым и выпуска социального пара.
После 1945 года Сталин столкнулся почти с монолитом и, по сути, не смог провести сколько-нибудь серьезную широкомасштабную чистку партаппарата. Исключение - 'ленинградское дело', в котором не Сталин использовал кого-то, а его использовали. Борьба в верхушке советского руководства в начале 1950-х окончилась смертью Сталина. Мощная сплоченная аппаратная номенклатура, ощущающая свою силу, единство интересов и корпоративную солидарность, - это тоже результат Победы.
Еще один результат войны заключался в том, что после нее уже невозможна была война гражданская, которая в вялотекущей ('мягкой', 'холодной') форме продолжалась после того, как в 1921 году окончилась 'горячая' Гражданская война. В 'холодной гражданке' выходила накапливавшаяся в течение многих десятилетий несколькими поколениями социальная ненависть, которую высвободил из 'Кладезя Бездны' слом старой системы. Великая Отечественная подвела черту под 'холодной гражданской', растворила ее в себе, смыла собой, объединила ее участников в некую целостность, дала им возможность остро почувствовать общность, направляя ненависть против внешнего врага.
В Великой Отечественной сталинская структура советской системы начала бить преимущественно внешнего врага, ее репрессивный потенциал обрушился на рейх, и это, безусловно, способствовало ее укреплению - в краткосрочной перспективе - и Победе. В этом (но не только в этом) смысле Победа - последний подвиг сталинской структуры, исчерпавший ее возможности и ставший началом ее конца. В среднесрочной перспективе такое укрепление работало против сталинского режима как ранней фазы исторического коммунизма, обусловливало необходимость его изменения. Перед ним открывалось несколько возможных вариантов дальнейшего существования. Их можно свести в два альтернативных направления.
Первое. Резкое ослабление роли партаппарата, партноменклатуры как полупаразитического дублера исполнительной власти, превращение ЦК КПСС в одно из ведомств ('идеология', пропаганда). Есть много косвенных свидетельств тому, что реализацию именно такого варианта готовил Сталин в самые последние годы и месяцы своей жизни (это решало как социосистемные, так и его личные задачи сохранения у власти).
Второе. Резкое усиление роли партаппарата, трансформация его в 'коллективного Сталина' без Сталина (с соответствующим 'развенчанием' вождя, списанием на него, на его 'культ' всех грехов и пороков системы), селективной реабилитацией, которая, помимо прочего, прятала концы в войну и представляла вчерашних палачей борцами с 'культом'; выталкивание на третий (по возможности) план органов безопасности, армии, исполнительной власти, превращение партноменклатуры в господствующий квазикласс с соответствующим закреплением экономических и социальных гарантий. Именно этот вариант победил после смерти Сталина и благодаря ей.
При обоих вариантах в советском обществе должен был появиться господствующий квазикласс. Утверждение в качестве такового партноменклатуры означало, во-первых, торжество 'людей слова', 'руководителей всем' над 'людьми дела', конкретными специалистами. Тем самым закладывался механизм неизбежной деловой деградации системы. Во-вторых, победа партноменклатуры привела к удвоению руководящей верхушки (дублирование отделами ЦК соответствующих министерств и ведомств). 'Сверху' на систему, на еще не набравшую сил после войны страну ложилась двойная нагрузка.
Наконец, война раскрепостила советского человека. Она потребовала инициативности и самостоятельности, и система должна была терпеть, использовать и поощрять их, одновременно присваивая и делая их своими. Победившие в войне почувствовали себя победителями и 'по жизни'. Объективно это означало социальное и психологическое наступление на сталинский режим, инстинктивной реакцией которого стала репрессивная защита. Власть оборонялась от тех, кто своим практическим антисталинизмом и самостоянием сделал возможными десталинизацию, так называемую оттепель и 'шестидесятничество'. Сделали возможными - и были забыты. Нередко сознательно, но чаще - по ходу вещей, так как не успели, да и не могли по суровости окружающей жизни и по серьезности своей жизненной сути заниматься саморекламой в духе 'шестидесятничества'.
Но именно победители в войне заложили между 1945 и 1955 годами фундамент десталинизации, став гарантией ее необратимости.
По сути, это было первое советское сопротивление сталинскому режиму, его историческими опорами были Война и Победа - главное дело жизни целого поколения, о мироощущении которого Борис Слуцкий писал:
Война? Она запомнилась по дням.
Все прочее? Оно по пятилеткам.
Раскрепощение населения совпало с оформлением партноменклатуры в слой для себя. В результате в 1950-е сталинская - ранняя и полувоенная - форма коммунистического строя уходит в прошлое. И Великая Отечественная ускорила это. В СССР, как в США и в мире в целом, наступала новая эпоха - эпоха, порожденная мировой войной, стержнем которой стали Великая Отечественная и Победа - наша Победа.
Post Scriptum
А могла ли история Второй мировой пойти иначе? Традиционные историки не любят этот вопрос и даже отказывают ему в праве на существование, подчеркивая (нередко с пафосом): 'История не знает сослагательного наклонения'. Это ошибка. История - знает, она не автомат. Знает, но держит в секрете. Задача исследователя прошлого, если, разумеется, он не хроникер событий (про которые знаменитый французский историк Фернан Бродель заметил, что они - пыль), а историк социальных систем par excellence, - раскрыть этот секрет.
Трудно сказать, каков источник пошловатой фразы: 'История не знает сослагательного наклонения'. То ли от лености ума, то ли от непонимания поведения человека и систем, того, как развивается общество. Ведь представление о безальтернативности, то есть запрограммированности, истории исключает и роль случая (без которого, как считал Маркс, история имела бы вполне мистический вид), и вероятностный (хотя и детерминированный) характер социально-исторического процесса как столкновения воль, и интенциональный (а не формально-рациональный) характер человеческого поведения, и многое другое.
'Антисослагательный' подход особенно порочен при размышлении о революционных и военных эпохах, когда время спрессовано и когда субъектное действие групп и даже отдельных индивидов, 'ндрав' и ошибки последних весят на весах истории столько же, сколько целые структуры.
Точка бифуркации - так исследователи именуют отрезки времени, в которые система обладает максимально свободным выбором. И чем шире этот выбор, тем больше возможностей для существенного воздействия субъекта на систему и процесс. Революции и войны - типичный случай точки бифуркации. Более того, в революциях и войнах нередко бывает по несколько таких точек, 'опасных поворотов', как выразился бы известный английский драматург Джон Бойнтон Пристли.
В истории последней мировой также было несколько точек бифуркации, когда процесс мог пойти в ином направлении. Упомяну лишь одну - 10 мая (по другим данным - 11 мая, и этот разнобой дорогого стоит) 1941 года. В тот день Рудольф Гесс - человек № 2 в НСДАП, ученик Карла Хаусхофера, перелетел в Англию, где от имени Гитлера заявил, что рейх готов заключить мир с Великобританией. Практически все материалы, связанные с перелетом Гесса, засекречены англичанами. Но из тех тоненьких ручейков информации, которые просочились, ясно, что предлагалось Альбиону: гарантии сохранения и стабильности Британской империи в обмен на свободу действий в континентальной Европе (завоевание России). Как нельзя более вовремя (какое совпадение!) 'под полет Гесса' в Ираке 2 мая вспыхнуло антианглийское восстание, и восставшие обратились за помощью к Германии.
По официальной версии, Гесс не смог посадить самолет там, где хотел, - неподалеку от поместья лорда Гамильтона, прыгнул с парашютом и был доставлен в госпиталь Глазго, где и признался, что он - Гесс. В Германии Геббельс по приказу Гитлера объявил Гесса сумасшедшим, а англичане упрятали его в тюрьму, где он умер в 1987 году.
В официальной английской версии много нестыковок. Из их сопоставления некоторые аналитики приходят к выводу: Гесс прилетел в Англию не 10 мая, а чуть раньше. Между приземлением Гесса и его отправкой в госпиталь прошло определенное время, в течение которого, по-видимому, в английской верхушке шла борьба прогитлеровски и антигитлеровски настроенных сил. Последние, возглавляемые опиравшимся на американцев Черчиллем, победили. После этого участь Гесса была решена. Когда Гитлер узнал, что Гесс арестован и назвал свое имя, он понял, что миссия провалилась, - и неудачник был объявлен сумасшедшим. Поскольку шанс на германо-английский мир и союз был утрачен, уже 20 мая немецкий десант высадился на стратегически важный Крит и в течение недели выбил оттуда англичан.
Попытка Гитлера провалилась: ему не удалось избежать крайне рискованной (как оказалось - смертельной для рейха) будущей войны на два фронта и реализовать давнишнюю мечту об арийском имперском господстве 'кузенов' (англичане и немцы) над миром.
Но провалилась и попытка его английских высокопоставленных союзников, заинтересованных в Гитлере и его предложениях. Надо помнить, пишет историк Мануэль Саркисьянц, что даже в 1940 году, вплоть до отрезка времени от 9 апреля (начало немецких действий против англичан в Норвегии) до 10 мая (прорыв немцев на реке Маас между Намюром и Седаном), в Великобритании значительная часть не только истеблишмента, но и общественности была настроена на умиротворение Гитлера: 'Британское правительство явно не исключало возможности того, что в один прекрасный день англичане вместе с немцами объединятся для совместных действий против Советского Союза, видя в нацистах желаемый противовес политике СССР. Утверждают, что даже окружение Чемберлена еще в начале 1940 года тяготело к 'гармонизации интересов' с гитлеровской Германией и призывало ее к нападению на Россию, к которому якобы собиралась присоединиться и сама Англия. Этого желал и Роберт Мензис, премьер-министр расистской Австралии. В то время Советскую Россию принимали за 'легкую мишень' для британских военно-морских сил. С января 1940 года стала формироваться (в основном британская) экспедиционная армия против Советского Союза. Британия планировала - еще за десять дней до нападения Гитлера на Россию - с помощью авианалетов парализовать деятельность советских нефтепромыслов. Притом якобы затем, чтобы тем самым подорвать поставки горючего в Германию'.
В свою очередь, и Гитлер не стремился даже в 1940 году к разгрому Англии, полагая (история показала - он был прав), что выиграют от этого не немцы, а американцы, Япония и Россия. Показательно, что Гитлер отдал приказ генералу Рунштедту позволить британскому экспедиционному корпусу спокойно эвакуироваться из Дюнкерка 24 мая 1940 года. За несколько дней до этого, пишет Саркисьянц, Гитлер заметил: 'Мы ищем контакта с Англией на основе раздела мира'. Еще в июне 1940-го в Англии были силы, готовые к смещению 'гангстера Черчилля' (так называл его лорд Галифакс). Смещение Черчилля было и одним из условий мира, с предложением которого прилетел Гесс. Премьер-министром Великобритании фюрер хотел видеть Сэмюэля Хора. В той острой борьбе, которая развернулась в британской верхушке по поводу предложений Гесса, Черчилль, помимо прочего, спасал и свое премьерство, и свое политическое будущее - в имперском мире Великобритании и Третьего рейха ему бы места не нашлось.
О том, насколько острой была эта борьба, свидетельствует то, что 18 июня 1940 года Черчилль пригрозил лорду Галифаксу (а в его лице целой группе) арестом, если тот не прекратит свою деятельность в пользу мирного разрешения конфликта с Германией. Однако, несмотря на прозвучавшие угрозы, в августе 1940-го в Женеве, как пишет историк Арсен Мартиросян, прошли конфиденциальные переговоры между уполномоченным Гесса профессором Альбрехтом Хаусхофером (старший сын Карла Хаусхофера) и группой влиятельных британских политиков во главе с герцогом Бедфордским. За последним стояли такие фигуры, как лорд Гамильтон, герцог Виндзорский (экс-король Эдуард VIII), лорд Ротермир (газетный король), флигель-адъютант короля капитан Рой Фейес и другие.
Таким образом, у перелета Гесса - не только немецкая, но и английская история. Заключение мира прорабатывалось всерьез, и полет Гесса должен был поставить в этой работе точку. Но, как сказал бы Штирлиц, 'что-то не сложилось', и история пошла по другому пути. В столкновении воль США и 'англо-американский истеблишмент' (Кэролл Куигли) оказались сильнее английских симпатизантов рейха, стремившихся любой ценой сохранить империю. Точка бифуркации была пройдена не по Гитлеру, а по Рузвельту. Американцы вполне могли радостно петь Everything's going my way. До нападения Гитлера на СССР оставались считанные недели. Альбиону на этот раз не удалось поживиться за чужой счет - более мощный и хитрый хищник, трансатлантический кузен, лишил его такой возможности (как выяснилось впоследствии - вместе с империей). Советскому народу, прежде всего русским, пришлось - это тоже выяснилось впоследствии - сражаться за гегемонию США в мировой системе, то есть исполнить ту роль, которую и предписали ему Рузвельт и стоявшие за ним.
В то же время игра косвенно на американский интерес была единственным средством в борьбе за непосредственное физическое и культурно-историческое выживание русских как самих по себе, так и щита и меча всех славян.
В 1941 году русские не в первый раз выступили в роли 'геоисторического спецназа' англосаксов в борьбе против их континентальных соперников. Однако впервые это была борьба за свое существование - физическое, этническое, культурно-историческое, поскольку впервые науськанный на Россию противник-континентал поставил задачу закончить русскую историю. Великая Отечественная и стала средством противостояния этому 'окончательному решению' и, в свою очередь, окончательно решила исторический спор славян и немцев. 'Заполучи, фашист, гранату', - стало нашим окончательным ответом псам-рыцарям.
В данном контексте я не разбираю подробно вопрос о роли англосаксов, о разделении труда между ними в финальном споре немцев и славян, о двойной или даже тройной игре англичан и американцев друг с другом и с миром. Ограничусь лишь тем, что напомню: англичане 'растили' Гитлера и рейх с 1920-х годов, чтобы опрокинуть его на СССР. А вот американцы, решая свои экономические (потребность в рынках сбыта) и политические (противостояние Британской империи) задачи, с тех же 1920-х активно содействовали росту Советского Союза (в 1944-м в беседе с Авереллом Гарриманом даже Сталин был вынужден признать это; впрочем, американцы помогали и Гитлеру, хотя в меньшей степени и на иных, чем Советскому Союзу, уровнях).
История показала - американский выбор оказался верным: СССР сломал хребет германо-британскому (да-да!) имперскому 'проекту'. Однако при этом - сюрприз для янки - стал новым центром мировой силы наряду с Америкой. Ну что же, как говорят англосаксы, every acquisition is a loss, and every loss is an acquisition ('каждое приобретение есть потеря, и каждая потеря есть приобретение', англ.). Далеко не все предвиденные планы американцев реализовались. Глобального Pax Americana в 1945-м не получилось - в мире возникла вторая сверхдержава, которая создала атомную (1949) и водородную (1953) бомбы, а затем средство их межконтинентальной доставки (1957) и в течение сорока лет успешно сдерживала Америку, играла с ней в игру 'Не валяй дурака, Америка'. К выгоде последней в 1941 - 1945 годах русские своими кровью, потом и слезами размазали гитлеровцев по восточноевропейскому пространству и убрали из капиталистической системы главного конкурента США. Но мы же, вытащив на себе Великую Отечественную, вопреки всем расчетам американцев - и в этом геостратегическая победа СССР над США в последней мировой войне - стали сверхдержавой.
Гитлер оказался прав: в результате войны, которая развалила Британскую империю (и похоронила рейх), выиграли Россия и Америка. Здесь, правда, необходимо одно уточнение: дождливым воскресеньем 24 июня знамена рейха бросали к стенам не Белого дома, а Кремля.
Политический класс
Июнь и июль 2006
Комментариев нет:
Отправить комментарий