Ученые всех времен и народов единогласно признали, что общественные игры, каковы ристалища, разного рода состязания на них, единоборства и проч. безспорно принадлежат древнейшему в мире народу - Грекам, но увы! оказывается, что эти игры целиком взяты Греками от Славян, а агоны (ἀγών) их, быть может еще тысячелетиями древнее до пришествия Монгольско-Китайских орд в страну Пелазгов. Платон Лукашевич, "Корнеслов греческого языка", 1869.
 Меню:Главная Новости Книги Лукашевича Из-следование Слово открывателю Основы чаромутия О-смысление Мнения Словари Поиски и обработка книг Скачать Ссылки Ссылки статьи: «Притоки Стикса», список некоторых родственных слов английского, русского и других языков, заметка "О любителях и профессионалах", заметка "Кризис и родственники". Ссылка на Историю Адама и Евы (с этимологией имён) времено не работает, материал дорабатывается Друзья мои, ищите ключ к словам! Тогда и Слово отворится вам, Прекрасней солнца и прозрачней льдин. Да, много слов; но ключ у них – один. Г.К.Честертон, «Преданный предатель» Когда «глобализация» заменяет «выбор», вряд ли требуется доказывать, что история окончательно и зримо стала единой для всех народов. Корень "истории" искажённое "весть < ведать", и по смыслу история 'видение, ведение, весть, знание' (этому посвящена отдельная глава). Похоже, после испытания некогда единого человечества многообразием народов, языков, знаний и исторических путей, пришло время испытания человеческого духа единством, время опытов целостного понимания всей вести-истории - сквозь мощнейшую призму кризиса.
Уже в XIX веке многие люди предощущали это единение, неизбежность экзамена в глобальном кризисе - и обращались к корням, пытались осмыслить единство и различие культур, объединить частные знания и найти способ знать целостно. Вот двое из них - опередивших своё время, сильно недооценённых современниками и почти неизвестных нам, потомкам: Александр Семёнович Шишков (1754-1841) и Платон Акимович Лукашевич (1809-1887). Их обоих интересовали русская культура и в первую очередь русский язык - но не сами по себе, а как явления многотысячелетней глубины и как ключ ко всем прочим языкам и культурам, а в итоге к праязыку человечества и мировой культуре, к истории в целом.
Сегодня много говорится об утаённой и искажённой истории Руси, о богатстве русского языка, о подлинной русской культуре, просвечивающей тысячелетия от истока исторических путей-опытов разных народов. Но мало кто знает, что ещё Шишков и Лукашевич выдвигали концепцию стволовой роли русского языка и культуры в Древе языков и народов. Мы рассмотрим здесь несколько примеров способности русского языка быть этим «ключом», основные положения воззрений Шишкова и Лукашевича в сопоставлении с мнением лингвистики, и, конечно, множество этимологий разных наших и «заимствованных» слов.
А для начала пример объяснительной силы русского смысла в рассмотрении «чужого» культурного понятия - мифологической реки «Стикс».
Река нерушимой клятвы: "Стикс" или "Стыд"?
Словно ропот моря в час тревожный, Словно плач потока, что стеснен, Там звучит протяжный, безнадежный, Болью вымученный стон. Мукой исказились лица. В их глазницах нет очей. Разверстый рот Изрыгает брань, мольбы, угрозы. С ужасом глядят они сквозь слезы В черный Стикс, в пучину страшных вод. Фридрих Шиллер (перевод В. Жуковского).
Вспомним об интереснейшем и, несомненно, важнейшем для мировой культуры понятии «реки смерти», и мифологическом образе такой реки у греков, "Стиксе". Здесь соединились представления человечества о предельных вопросах, о жизни и смерти. Стикс - «дочь Океана, текущего кругообразно» (но «выдается она между всеми другими», Гесиод), ледяная река смерти, мучений и ужаса, ядовитых нечистот и смрада, граница между миром живых и миром мёртвых, миром людей и царством Аида-ада. Пересечь Стикс - умереть. Клятва её именем считалась величайшей, её не могли нарушить и боги. В стигийских водах Фетида закалила Ахилла, а Гефест - меч Давна (по Вергилию), ими был отравлен Александр Великий (по Плутарху).
Конечно, река жизни и смерти была известна задолго до греков и не только им. В древней Индии это была Вайтарани, у славян Лета, Забыть-река, река Смородина ("смородина" названа так от 'острого запаха', "смрада", но это только на первый взгляд единственный зловонный мотив именования реки смерти - об этом слове нужно поговорить в связи с самой "смертью" и "смердами", с 'лишением духа'). Нужно заметить, что Стикс имеет притоки (скорее, другие названия), с именами Лета (река забвения), Ахерон (позднее им называли сам Ад), Флегетон (огненная река), Кокит (река плача), Эридан (бурная, опасная), Алибас (мёртвая, не имеющая жизненных соков). Примечательны также имена «детей» Стикс - это «прекраснолодыжная Нике» (Победа), "Биа" (Сила), "Кратос" (Мощь), "Зелос" (Рвение). В греческой мифологии есть ещё несколько подробностей о Стиксе, но сейчас они менее важны. Например, что Стикс помогла подавить олимпийцам бунт титанов, и именно за это Зевс постановил клятву её именем нерушимой - интересная подробность, если учесть суть «олимпийцев» и имени Зевса (см. далее) в сравнении с именем Стикса. Невнятность, непоследовательность и противоречивость этих заимствованных греками и лишь изменённых ими на свой лад мифов не даст узнать из их подробностей что-то новое - они сами в них мало что понимали. А потому мы и прибегаем к свидетельствам языка, чтобы не ошибаться в главном, в сути, и в отдельной записке разберём упомянутые в этом абзаце имена и образы.
Итак, прямо-таки загадка - река смерти, но закаляет живых, клятва её именем нерушима даже для «бессмертных богов» (ею клялся и сам Зевс!), но при этом она связана с мукой, ненавистью. Какой же смысл был вложен в имя "Стикс", что нам даёт язык для понимания этого смутного и противоречивого образа? Греческий - ничего. Можно лишь допустить, что мотив величайшей клятвы - всего лишь страх перед болью, мучением, смертью. Возможно, знакомые с мифологией не только греческой скажут, что это, напротив, страх не преодолеть реку смерти - и это тоже верно, но в чём же суть? В греческом это имя значит 'ужасная', и от этого же корня греч. stuo 'быть жёстким', stugeo 'ненавижу, презираю, боюсь', stugos 'ненависть, отвращение', stux 'страшилище, чудовище'. 'Быть жёстким' (или > 'нечто торчащее, куст'), конечно, увязывается с закалкой людей и мечей, но кроме этой детали ничего не поясняет. А такие значения как 'ненависть' и 'презрение' вместо объяснения делают образ Стикса ещё более непонятным, а сам подход от языка невнятным. Это всё, что мы можем извлечь из греческого.
Теперь обратимся к русскому и рассмотрим мнения Лукашевича и современных лингвистов - а они, как и во многих других случаях, полностью совпадают. Лингвисты реконструируют в [Вавилонской Башне] «индоевропейский» корень *stug со значением 'коченеть, затвердевать' и приводят в качестве производных в греческом перечисленные ранее слова, дополняя этот ряд в [ЭСРЯ] именем "Стикс", а в балтийских (другая группа языков из числа «индоевропейских») похожие формы с похожими значениями. В славянских языках увидим в качестве ростков от «индоевропейского» корня "стыгнуть" или "стугнуть", "студ" или такие: чеш. "studiti" 'остужать', польск. "ostuda" 'простуда', болг., сербохорват. "студ" 'холод' - и чеш., слвц. "stud" 'стыд', словен. "stud" 'отвращение'. Мнение Лукашевича см. в [ГК 538/273] и в [ЛК 716] - хотя он не уделил внимания разбираемым здесь вопросам, но отметил родство "Стикс" и "стужа". Итак, греческое слово является однокоренным по отношению к слову Студ, в другой форме Стыд, и, возможно, имя реки смерти звучало примерно как Стужь или Стуг (может, с "ы"). Подчеркнём: "студ" как 'стужа' и 'стыд' это не омонимы, это однокоренные слова. В [ЭСРЯ] мы, кстати, среди прочих однокоренных слов найдём и название реки "Стугна", притока Днепра.
Конечно, если говорить «только о фактах», нет ничего особенного в появлении в русском языке и культуре 'нравственного чувства' от < 'стужи' и 'застывания', нет ничего особенного в том, что греческая река смерти того же корня. Действительно, сам по себе смысловой переход не удивителен. Не только в славянских, но и в других языках мы видим выражение смысла 'презрения', 'отвращения', 'ненависти', 'страха' через < 'оцепенение'. И то же в смысловом развитии другого корня - правда, он находится только в славянских языках - ср. "мороз" и "мразь, мерзавец". Но что-то всё-таки заставляет остановиться и присмотреться.
***
Горько мутный держать ответ,Там, где видишь себя в лицо.Страшно вымолвить: «Смерти нет!» Коль на пальце Её кольцо.К.Кинчев, «Горько»
В словаре [Даля] в статье «студ» мы можем прочесть: «СТУД, стыд м. студа пск. стыдоба, стыдобушка ж. костр. чувство или внутреннее сознание предосудительного, уничиженье, самоосужденье, раскаянье и смиренье, нутреная исповедь перед совестью; | срам, позор, посрамленье, поругание, униженье в глазах людей; застыванье крови от унизительного, скорбного чувства. Первое знач. более относится к слову стыд, второе к обоим. ...». В отдельной статье у Даля, под «студа», приводится другое значение того же корня, связанное с «застыванием» уже не в высоком, а в более простом смысле, 'стужа'.
Не кажется ли вам, что 'стыд' значительно более подходит к образу реки смерти? Вот что такое «величайшая клятва, которую не могут нарушить и боги» - Стыд! Потому что это «нутреная исповедь перед совестью», и обмануть её нельзя даже властителю Олимпа! По той же причине Стыд разделяет «живых» и «мёртвых» - не только шевелящихся от испустивших дух, но и чтящих великую клятву от преступающих её. Не правда ли, это существенно проясняет, изменяет и дополняет картину с образом «греческой» реки в центре? Напомним: «река смерти» - общее для многих культур понятие, понятие мировой культуры, а мифология так же едина, как и язык (см. например, огромную базу по мировым мифологическим сюжетам в той же [Вавилонской Башне]). Можно полжизни изучать «географию ада» и глубокомысленно рассуждать, третий или пятый его круг замыкает Стикс - а можно попытаться понять суть. С именем "Стыжь" в ином свете предстают и многие подробности мифов. А главное, из смутного мифического образа возникает точное понятие, столь же ёмкое, сколь и простое, столь же философское, сколь и народное, столь же важное, сколь и обыденное, каждодневное.
А вот греки не знали, что говорили, не знали сути якобы своей собственной, «греческой» мифологии! В греческом мы видим некое слишком общее значение, переносное, но не особое и не возвышенное. Значение, связанное с ощущением человеком то ли стыда, то ли поругания, а может, унижения, отвращения, ужаса или ненависти - в общем, всего, что вызывает «застыванье крови от унизительного, скорбного чувства». Но «стужа» и в значении 'холод' (заметьте, у греков это значение не выжило, а река в т.ч. «ледяная»), и в переносном смысле как 'заставляющее застыть, ожесточиться' (каким оно стало у греков) всё же ещё далеко не «стыд». В русском же языке, и, соответственно, в русской культуре, накоплен огромный пласт смыслов, связанных и со «студом-стыдом», и со «студой-стужей». Вот только некоторые пословицы и поговорки из той же статьи «студ» у [Даля]. «Стыдливый покраснеет, а бесстыжий побледнеет». Сразу вспоминается, что именно по этому признаку отбирали храбрых воинов - некоторые считают, что придумали это греческие полководцы. А чего ж греки пословицу не сохранили? «Умри, коли стыда нет!». «Жили и прожили, а стыда не нажили». «Отыми Бог стыд, так будешь сыт». «Людской стыд смех, а свой смерть». «Брань (битва) славна лучше мира студна». И многие другие.
Стыд - понятие русской культуры. Несомненно, что в ней "студ, стыд" как одновременно 'стужа' и 'стыд' неразрывно связаны с вопросами предельного, философско-религиозного характера - о Жизни и Смерти, о Добре и Зле, о Правде и Лжи, о Боге. Причём, как и всегда, всё это содержится не в философских трактатах, не в рассуждениях мудрецов, а в самом языке, в народной мудрости, в сказках. Вспомните хотя бы непонятные иностранцам (наш «Морозко» американцы назвали «худшим фильмом всех времён и народов») вопросы и ответы: «- Тепло ли тебе, девица? - Тепло, батюшка Мороз!» и другие связанные со «стужей» образы. Кстати, и Дед Мороз не так прост, это древнейший и глубочайший образ, имеющий в разных культурах и символических системах разные названия. Отвлекаться на него мы не будем, но ещё раз подчеркнём, что связь «стыда» и «стужи» не просто неслучайна (это лингвистический факт), но имеет большую культурную глубину и очень ярко видна именно в русской культуре. Лингвисты знают, что такие объёмные смысловые и культурные пласты не могут быть связаны с заимствованными словами и понятиями - всё это рождается, накапливается, увязывается и шлифуется тысячелетиями самим народом, увенчиваясь десятками и сотнями пословиц и поговорок. Тем более когда речь идёт о предельных вопросах, о глубинных смыслах. А 'стыд' в русской культуре («внутреннее сознание, ... нутреная исповедь перед совестью») - несравненно более глубокий смысл, чем просто «леденящее ощущение». Уверены, что и очень древний - настолько, что греки успели его забыть (или списывали не думая).
Кроме того, давайте сопоставим «стыд» и «совесть». Народная мудрость и настоящие поэты чувствуют различие. Вот разделительное «ни стыда, ни совести», а вот и прямо о нравственной иерархии (К.Кинчев): «Каждый роет своё себе, личной совестью выжит стыд...» и через строчку поясняющие «тепловые» образы «Загребаем ковшами жар, да без меры стрижём с куста. / А над этим встаёт пожар - Антихрист-Мегазвезда». Тепло ли тебе?.. Привлечём этимологию: "со-весть" из церковнославянского, скопировавшего греческое "sin-eidos" с точным повторением формы: sin=со, eid(os)=вед. И смысл в греческом был именно 'совместное знание', откуда и 'сознание, совесть'. Например, словарь [Дворецкого] приводит такое выражение с участием греческого слова: «каждому это так же известно, как и мне». Неважно, действительно ли это понятие родилось в лоне греческой культуры, или просто прошло сквозь неё - во всяком случае, сегодня мы не употребляем "совесть" как в примере Дворецкого, не говорим «каждому так же совестно» в значении 'всем известно' - но ясно, что 'сознание' и 'стыд' всё же различны. И хотя во многом у нас эти понятия переплетены (в том же толковании Даля, например), всё же показательно, что такой скрупулёзный исследователь как Даль о «студе» смог написать вдвое больше.
Итак, факты таковы: русский язык, как и прочие, произвёл вполне обычное смысловое превращение, 'застывание' стало 'нравственным чувством'. Но, говоря словами (героев детективов) великолепного Честертона: «Как часто факты скрывают истину! ... Факты... как многочисленные ветви на дереве, могут быть направлены в любую сторону. Только жизнь самого дерева объединяет их, и только его животворные соки, струящиеся ввысь, подобно фонтану, дают им жизнь». «Факты» равнодушны к взаимоотношениями смыслов и вопрос, какой первичен, а какой вторичен, для них ничтожен. Но может ли "Стикс" пояснить однокоренное "Стыжь" с учётом того, что мы их привлекаем в культурном контексте, для прояснения не просто «слов», а понятий культуры, в опоре не просто на «слова», а на глубочайшие мифологические мотивы? Русский 'стыд' или греческое 'отвращение' - кто из них скорее стал «великой клятвой, которую не могли нарушить и боги», кто более гармонирует в философии реки смерти или даже задаёт её узор? И это ведь далеко не единственный пример, хотя замечательный.
***
Концепция Шишкова и Лукашевича как раз в том, что русский язык и культура сохраняют животворные соки истоков, и потому подобны стволу Древа, и потому могут многое прояснить даже относительно давно ставших самостоятельными ветвей. И пусть заявление, что русский язык дал начало всем прочим (с оговоркой «и сам изменяясь и принимая от ветвей») считается пока дичайшей чушью. Во-первых, это всего лишь сегодняшнее мнение признающей сырость своих наработок, недостаточность своих методов и даже методологии лингвистики (что, разумеется, её никак не унижает). Во-вторых, нет никаких бесспорных и при этом весомых археологических, исторических, культурологических и собственно лингвистических оснований заранее отвергать эту концепцию, не посмотрев на её наработки и на её основания (одну из множества интереснейших работ см. у [Тюняева]).
Но не будем с ходу посягать на решение вопроса 40-тысячелетней глубины. Отождествление русского если не с «праязыком» всех на свете языков, а с «праиндоевропейским» вызывает уже гораздо меньше вопросов. Примерно 6 тысяч лет назад некий абстрактный «праиндоевропейский», единый (хотя и многодиалектный) язык не всех, но огромного множества сообществ, начал ветвиться - и стал прародителем языка хеттов и Авесты, русского (в терминологии лингвистов «праславянского», а до того у учёных не принято говорить о «славянском» или «русском»), древнеиндийского, санскрита, греческого, латыни, армянского, литовского и латышского, немецкого и английского, а также многих других языков. О важности «праиндоевропейского» говорит хотя бы то, что им и его потомками занимаются 95% лингвистов. А вопросов меньше хотя бы потому, что «равный среди прочих», по лингвистической методологии такая же точно ветвь как и остальные, русский всё же является самым древним из живых индоевропейских языков, потомков «праиндоевропейского». Это неважно? «Перед Богом и лингвистом языки равны»? Но на фоне яркой особости «праиндоевропейского» в лингвистике это пахнет двуличием или методологической шизофренией - так что же крамольного, выделяя «праиндоевропейский», выделить и самый древний из живых его языков?
Далее, пусть «первыми», родоначальными были некие мёртвые языки. Допустим на минутку вслед за лингвистами, что сама смерть этих языков не говорит о том, что это были ветви, а не ствол - это вопрос не разума, а концептуального выбора, веры. Но, как бы то ни было, русский не только самый древний из живых индоевропейских, но и самый богатый из всех - по количеству корней и производных, по гибкости форм, по смысловой нагрузке и прозрачности смысловых связей. А значит, русский всё же ближе и роднее «праиндоевропейскому», значит, именно он подхватил стволовую роль у засыхающей верхушки. Или, совсем уж на худой конец, русский наиболее развит и обладает наибольшей объяснительной силой - а что, собственно говоря, важнее для языка? Если, конечно, язык нужен и по прямому назначению, а не только для того, чтобы бесконечно его разбирать, перекладывать детали из кучки в кучку и сравнивать.
Вообще, имеет ли значение для самого лингвиста язык, на котором он говорит и думает, выводя и сопоставляя значения слов и смысловые переходы? На котором он записывает, что такое-то слово имеет смыслы 'стыд' и 'стужа', выбирает синонимы? Случайно ли, что, по словам С.А.Старостина, руководителя международного проекта «Вавилонская башня» с его начала и до своей смерти, из «примерно 20-30» лингвистов мирового уровня, занимающихся «дальним родством языков», проще говоря Праязыком, «большая часть - русские»? Что, кстати, совсем не соответствует финансированию - по словам Сергея Анатольевича, Академия кроме зарплат ничего не даёт, а основные источники существования проекта это Российский еврейский конгресс и лично председатель Сатановский, а также американский Институт Санта-Фе. Правда, это было сказано на телепередаче «Школа злословия» 4 года назад - сегодня на сайте проекта можно узнать, что были гранты от наших РФФИ и РГГУ, от Фонда Сороса, а среди участников названы РАН, Еврейский Университет в Москве, Институт Санта-Фе, университеты Китая и Голландии.
***
На фоне вспыхнувшего интереса к родным корням и в отсутствие даже того уровня близости науки к человеку, что был в советское время (откройте, например, архив «Химии и жизни» - найдёте в т.ч. множество этимологий в лёгкой и захватывающей форме), неудивительно появление «из народа» множества любительских этимологий, теорий о происхождении и родстве языков, о сакральных смыслах букв и слогов. К сожалению, реакция лингвистов не удивляет. Большой любительский интерес и небольшой опыт прикосновения к материалам профессионалов побуждает обратиться и к тем, и к другим.Любителям хотелось бы на основе также любительского опыта сказать: Во-первых, зачастую подтверждённые и принятые наукой факты не менее удивительны, чем сенсации любителей, но просто не открыты народу - например, не составит труда составить список бесспорно родственных слов, скажем, русского и английского (нагой=naked 'голый'; ныне, новый=now 'новый', new 'сейчас') или русского и японского (наг=nug 'раздеваться'; ныне, новый=nii 'новый'). Во-вторых, ... Подробнее.
Мы же предлагаем слова Старостина в той же передаче «мы [лингвисты] пытаемся сделать всё, чтобы можно было без знания многих языков этим [дальним родством] заниматься» читать как призыв к обеим сторонам, любителям и профессионалам, сделать шаг навстречу друг другу.
И перед тем как перейти к следующей главе, предлагаем взять на заметку предположение относительно забытого нами героя - Аида, а также царства его имени за пределами Стыжи, и, соответственно, мира живых. Известно, что наше «ад» пошло как раз от греческого ades или aides, означающего [у Дворецкого] 'Гадес, Аид; царство Аида; ад; кончина, смерть; могила', в другом варианте его имя звучало Ais. Далее, известно, что "гад" кроме 'грязных' и 'отвратительных' смыслов в индоевропейской семье обнаруживает смысл 'стыд'. Наконец, в греческом есть ряд слов с корнями ais и aid, значение и смысловое окружение которых сходятся в один узор: 'судьба; справедливость; смерть; страх, отвращение; стыд; почтение'. Мне неизвестно (не нашёл ни «да», ни «нет»), считаются ли они однокоренными, но одинаковые формы и единообразные смыслы делают их родство очень вероятным. И тогда «Ад» - это в более привычном звучании «Гад» (форма Ais - от Гаж), а представления о нём красноречиво собраны в вышеприведённом узоре со «стыдом».
О концепциях и понятиях
Мы уже познакомились со «смысловым переходом» - на примере однокоренных пар «стыд < стужа» и «мразь < мороз». Как видим, слова, кажущиеся различными, разнокоренными, оказываются связанными по форме (однокоренными), и связанными по смыслу - с учётом смыслового перехода, развития смысла. Это смысловое развитие является предметом творчества человека, следствием использования им умения мыслить и осмыслять, видеть и выражать соответствия между действиями и следствиями, окружающим и внутренним миром, самые законы этих миров. Заметьте, что в двух разных (разнокоренных) парах смысловой переход один и тот же (семантическая параллель).
В этом отношении очень интересно слышать рассуждения, например, о том, что в русском языке нет этих слов, нет тех слов - как правило, в основном упоминают «научные» (так как в основном считается, что наука от греков и римлян) или современные, «высокотехнологичные» слова. Соответственно, «бедный» русский язык противопоставляется «гигантам» вроде греческого и латыни, английского. Мы не будем обсуждать эти домыслы, а просто последовательно продолжим знакомство с языком - он сам всё расскажет.
Во многих языках наблюдается переход 'схватить' > 'понять'. В частности, слова "концепт" и "концепция" происходят от лат. capio 'брать' и имеют «индоевропейский» корень "цап" 'цапнуть, хапнуть, чапнуть, схватить' ("цап", "хап" и "чап" просто варианты одного корня). Т.е. "концепт" - буквально «с-цап». "К" заменяет "с", "он" - просто н-н-носовой вариант звучания нашего "о, у" - и, кстати, приставка "ко (ка, ку)" осталась в нашем языке: "кувырок", "каверза". "Концепт"="сцап", т.е. «схваченное» (хотя с учётом перехода "цап" 'брать' > "цеп" 'присоединять, прицеплять' и устоявшегося высокого значения слова "концепт" можно использовать для "концепта" форму "сцеп", а для "концепции", например, "всесцеп"). Сравните: слово "понятие" произведено ровно так же и имеет корень "ять" 'брать, иметь', в слове "понимание" корень "им" 'иметь, брать'. Ср. также выражения "схватывать на лету", "уловить смысл".
Так считают лингвисты. А вот как писал об это А.С.Шишков в начале XIX века: «Заметим сперва: иностранный корень cap (cep) и наш цап, невзирая на различное произношение, не имеют никакой существенной разности. От цапнуть произошла цепь, цепочка (потому что звенья их так цапаются или зацепляются, сцепляются, то есть держатся, хватаясь одно за другое); цапля (цапает, хватает когтями мелкую рыбу). С изменением буквы ц в х корень произвел ветви схапать (то же, что сцапать, схватить); охапка (то, что руками можно охапить, то есть охватить, обнять); ухаб (поскольку снежная выбоина или яма как бы охапывала, охватывала опускающуюся в нее повозку).
А вот чужеязычные ветви от сар (цап): caput, kop, kopf, capo (голова) или относящиеся к голове: сар, (шапка), саре, сарра (накидка с капюшоном), capital (капитал), captain (капитан).
Другая ветвь от того же корня: caper (морской разбойник), captive, captif (пленник), captivity, captivite (плен), capture (воинская добыча), capacity (способность, внутренность корабля). Но что иное caper как не наше цапаръ, то есть тот, кто цапает, ловит морские суда? Их captif, captivite,capture были бы наши цапник, вместо пленник, цапание, вместо пленение, цапство, вместо захваченная у неприятеля добыча, если б от сего корня произвели свои ветви.
Равным образом, слова их capsule (капсула или коробочка), conceptacle (вместилище, место сбора), concept (постижение), conception (понятие), изменившие гласную а в е, все означают некую внутренность, объемлемую или охапываемую вещественными или умственными пределами. Мы легко можем увидеть это из английского сар (шапка, обнимающая голову), французского саре (накидка с капюшоном, обнимающая тело и голову), receptacle (комната, вмещающая собрание людей), reception (получение, прием). Здесь их корень сар оказывается одним и тем же с нашим хап, поскольку наше просторечное охапитъ значит то же, что обнять».
Лукашевич в первой, ещё очень наивной работе «Чаромутие или священный язык волхвов, жрецов и магов» отнёс "conceptus" к чарной истоти, т.е. словам, переданными составителями нового (латинского) языка почти точно. Лукашевич читает «conceptus» как "сухопчвъ" (вместо "у" в оригинале буква "юс", которая передаёт тот носовой выговор гласной, что и латинские буквы "on") - как видим, и он определяет корень "хоп" 'брать'.
Другой пример: "блуждать" 'идти в неопределённом направлении' > "заблудиться" 'идти в неправильном направлении' > "заблуждаться" 'ошибаться (впадать в ересь)' > "блудить (бл.дь)" 'предаваться разврату'. Первые три (смысловых) звена представлены и в другой форме другого языка - латинском "errare" (от него в т.ч. англ. "error"). Разумеется, на самом деле всё не так линейно. Например, корень *bhlendh (так его реконструируют лингвисты; от него наш "блуд") означает первично 'болтаться, шевелиться, мешаться'. И вот от этого первичного смысла пошло не только 'идти в неопределённом направлении', но и 'делаться мутным, темнеть; плохо видеть'. А смысловое значение 'ошибаться', как видите, замечательно сочетает смысловые грани 'мутное; быть слепым' и 'идти в неправильном направлении' - или, можно сказать, порождено ими одновременно. В английском языке указанный пракорень дал blind 'слепой', blend 'смешивать', blunder 'ошибка'. Такая, казалось бы, разношёрстная компания - падшие женщины, слепые с блендерами - а смысл общий, различны только ступени его развития и углы взгляда на них.
Очень многие слова со значением 'знание' развиваются из значения 'различать < разделять' или, как "концепция", 'понимать < брать; выбирать'. К первым относится, например, англ. science 'наука' - оно заимствовано из латыни и идёт от глагола scindo 'резать, колоть', в русском scindo соответствуют "цедить" и "чистить". То есть science что-то вроде "счища". Ко вторым, например, "интеллигент", где корень "leg" означает 'выбирать' - но и само 'брать, выбор' идёт от 'разделения, отделения'. Вообще слов, развивающихся от 'разделения', просто колоссальное количество. Вы не задумывались, чем отличаютсякризис, критик, криминал и кремль?
Наиболее интересны смысловые цепочки, которые устойчивы в языке как таковом, т.е. наблюдаются во многих языках мира - именно таковы, кстати, вышеприведённые. Замечательно, что они и отражают единство языков, их общий исток - корневую и смысловую базу праязыка, который сегодня реконструируют лингвисты в международном проекте «Вавилонская башня» как «борейский».
Умытый и расчёсанный космос мондиализма
Но нас интересуют не только общее у языков, присущее языку как таковому, но и различия. И различия между народами и культурами взаимосвязаны с различием смысловых узоров разных языков.Разница между языками в первую очередь в том, каким именно образом они развивали изначально одинаковую корневую базу, как они развивали, сужали, сдвигали, расширяли смыслы, какие собственные смысловые переходы в них появлялись и как они использовали имеющиеся.
Т.н. «предки современной цивилизации» использовали для обозначения важнейших понятий переход 'красота, внешний порядок' > 'мир, вселенная'. В латыни всё началось со слова mundus (от которого, к примеру, "мондиализм", синоним "глобализма") имеющего корнем "мыт" 'мыть' и означающего 'нарядный, красивый' < 'мытый, чистый'. И вот от этой умытой красоты через превращение прилагательного в существительное и родилось 'украшение' > 'мир'.
Ровно таким же образом возникло и греческое kosmos 'мир'. Корень этого слова "космы" 'волосы', а путь к 'миру' также лежал через красоту внешнего порядка, красоту расчёсанных волос ("кос" и "чес" варианты одного корня). И потому лишь на первый взгляд кажется странным, что 'украшающая' "косметика" и "космос" однокоренные слова. Был, кстати, такой казус с немецким репортёром, в своей статье назвавшим докторскую работу физика-атомщика Лизы Мейтнер «Проблемы косметической физики». Итак, внешняя, 'чистая, мытая' 'красота' становится косметическим 'порядком' (ещё у Гомера "космос" не более чем 'порядок'), и только потом 'миром'. Безусловно, это достаточно глубокие и интересные образы, ничего низкого или пошлого в таком смыслопроизводстве нет. Но именно расчёсанный и умытый мир стал миром наследников греков и римлян, европейцев - ср. фр. monde, исп. mundo, ит. cosmo, mondo. С глобализмом всё ещё проще - у него в родне оглобля.
В английском же и немецком (которые также впитали множество смысловых полей греков и римлян) смысловой исток "world" и "welt" 'мир' ещё уже: 'человеческая жизнь, век-возраст' (это двухкоренное слово из 'человек' и 'возраст, растить'). В русском же языке слово "мир" имеет совершенно другой смысл и вообще более ёмко со смысловой точки зрения. Мирь - люди, община; мир - согласие (внутренний порядок); мир - отсутствие вражды; мир - свет; мир - вселенная. От корня "мир" произошло "милый" 'милый, дорогой, любимый', значения производных в разных языках 'друг', 'любовь'. Испытаем последние смыслы в английском.
По мнению лингвистов, английское free 'свободный' того же корня, что и friend 'друг', и этот корень *pray 'хорошо относиться, любить'. Считается, что в славянских языках он звучит как "прия-" и произвёл слова "приятель", "приязнь", но якобы совершенно не связан со словом "приятный" (подробнее). Пусть free 'бесплатный' не имеет связи с "приятный", как считают на данный момент лингвисты, но уж точно имеет исток в 'хорошо относиться, любить'. А значит, в германских языках, в т.ч. в английском, и в разуме этих народов прочно связаны соответствующие понятия - у нас же 'свобода', 'друг' и 'халява' довольно далеки.
***
Другой пример. Англ. show 'показывать' и hear 'слышать', оказывается, одного корня - как и caution 'осторожность; предостережение' из латыни. В русском языке этого же корня чу, чуть, чуять,чувство, чуткий, чухать 'нюхать', ощущать. Производные от «индоевропейского» корня имеют значения 'слышать', 'замечать', 'ясновидящий, мудрец, поэт', 'авгур, жрец, гадающий по жертве', 'умысел', 'доверие', 'надежда'. Ясно, что в основе лежит смысл (Лукашевич употребляет слово «омысл») 'восприятия'. Но в языке есть разница между зрением и другими видами восприятия. Есть цепочка 'видеть' > 'ведать' > 'владеть', то есть видение связывается со 'знанием' и далее с 'умением, возможностью', с 'управлением'. Это знание не просто некие 'данные', любые поступающие через органы чувств ощущения, а нечто целостное, сложенное в картинку, осмысленное. В производных от корня "чуя" такие значения прорываются, например, в 'ясновидящий, мудрец; умысел'. Но в целом смысловой узор говорит о простых видах восприятия и другого рода 'знании'. Во всяком случае, когда англоговорящий произносит и думает show, в его подсознании работают и hear, и, в меньшей степени, потому как заимствовано, caution ("чуткость") и другие слова с 'чувственным' смыслом. В его подсознании show 'показывать' соотносится с простым восприятием, с ощущениями, с чувствами. Поэтому пресловутое шоу-представление - не более чем «чуя», которая и направлена на возбуждение чувств, и построена на этом. Так говорит язык - так происходит в жизни. И ещё один момент - даже внимательность к языку вряд ли поможет англоязычному уловить общий корень в show и hear, не говоря уже об одном из многочисленных (но плотно вжившихся) заимствований вроде caution. Язык дробится, становится несвязным, нецельным.
***
Или такой пример. Снова «индоевропейский корень» - *orb со значением 'сирота; раб, работник'. В славянских языках производные и "раб", и "ребёнок", в латыни orbus 'сирота' и греческом orphanos 'сирота'. Кстати, и пресловутый гастарбайтер читается (не переводится!) именно как "гость-работник", т.е. "арб" и "раб" два звучания одного и того же корня (Лукашевич называет это «ассирийской перестановкой»). Казалось бы, что особенного? Ну, была «эксплуатация детского труда», труда сирот и детей, а потом и рабов стали называть 'малышней', очевидно, подразумевая ущемление в правах. Всё так, и Трубачёв в «Истории славянских терминов родства» показывает, что смысловое развитие шло в общую для индоевропейских народов эпоху родового строя так: 'маленький > дитя' > 'раб, работать'. Значения вроде 'сирота' и 'наследник', стало быть, вторичны. А теперь зададимся не лингвистическим, а культурным вопросом: было ли рабство у славян?
Одни говорят - было, другие не было. Мы ответим: разумеется, было! - но только какое? Такое ли, как у тех, кто использовал вторичное, или, точнее, побочное развитие смысловой цепочки 'ребёнок > работник', забыв суть и называя этим словом 'сироту', а сегодня называет «раба» "slave", этимологически от "славянин"? Или такое, какое выражено в смысловом окружении этой хорошо сохранившейся в русском и понятной без этимологических словарей (если уделить внимание) связки 'раб < ребёнок' ? Есть слова "робя", "ребята", "парубок" (или "паробок"), ставшее уничижительным "холоп" и нейтральное "хлопец", есть бывшее уничижительным, а сегодня почти нейтральное "мужик" - о чём они говорят? Они рассказывают, во-первых, о том, что действительно раб-работник - это малый возрастом, или по какой-то причине не "муж", не "мужчина", а "робя", "хлопец", "парубок", или просто "мужик". И действительно, работами по хозяйству занимались те, кто ещё не дорос быть мужем, мужчиной, воином, самостоятельно принимающим решения и имеющим голос в соборе, вече. Не дорос по возрасту или по развитию, или не прошёл испытание. Или совершил постыдный поступок. Это не значит, что быть мужем обязательно означало состоять в некой воинской касте, которая считает позорным взяться за соху - тем более что позор был не в самом занятии «недостойным», а в отречении от долга, от воинского дела. Когда менялось структура общества, и воины участвовали в хозяйстве. Так что для славян раб-работник - тот, кто не стал полноценным и полноправным членом общества. Рабство это? Да, рабство по-славянски. Ребячество. Работничество. Когда человек служит обществу в подмастерьях, не став ещё мастером. Это совершенно ничего не имеет общего с другим 'рабством' - с торговлей людьми, с кандалами, с издевательствами и оценкой жизни и здоровья «раба» в грош. А неравноправие ребёнка, хлопца, парубка, мужика по сравнению с мужем, мужчиной не имеет ничего общего с серым от безнадёжности неравноправием размером в пропасть, когда человеку вешают на грудь табличку «slave» и забирают от родных, от Родины в унижающее служение чужим холопам.
Вот только относиться к этому можно по-разному - тут уж язык не указчик. Как писал М.Н.Покровский, в послереволюционные годы посвятивший много труда созданию той «истории», которая потом стала основой для «познания истоков» (цит. по [Иванченко]): «Зато, - неожиданно добавляют греческие писатели, - славяне и сами не знают рабства, и если кто, случайно уцелев, попадает к ним в плен, он живёт так же, как и сами славяне». Греков это очень удивляло, потому что их собственное хозяйство держалось в то время на рабском труде, и они не могли понять, как это люди могли пренебрегать такой ценной вещью, как раб. У славян же в это время никакого правильного хозяйства ещё не было, и рабского труда им негде было применить, оттого они и пленников не брали, и случайно попавшего в плен иностранца не делали рабом». Хозяйство, стало быть, неправильное было - тут не поспоришь, тут «величие» греческой цивилизации само собой правильней «непросвещённого» славянского хозяйства. Однако, прокомментировав греческого писателя (Прокопия Кесарийского) М.Н.Покровский в «Русскую историю в самом сжатом очерке» (которая была издана в Партиздате и по которой, разумеется, учились!) вставил не только своё личное мнение о «правильности» рабства, причём определённого вида рабства. Например, слова оригинала «Эти племена, словяне и анты, не управляются одним человеком, а живут в народовластии. Поэтому у них счастье и несчастье считаются общем делом. И в остальном у этих народов вся жизнь и все законы одинаковы» он комментировал так: «Греки изображают тогдашних славян настоящими дикарями - грязными, полуголыми». Или слова греческого писателя «Самим нападать на других, чтобы завладеть их имуществом и людьми, законы им запрещают так же, как и торговать людьми» переводил «напав на какой-нибудь греческий город, они истребляли всё население поголовно, пленных не брали».
И не поспоришь с лингвистами - действительно, общий, «индоевропейский» корень, и у греков, и у славян наблюдается. Но в то время греки словом orphanos называли не хлопца, а сироту, и в их культуре не отразилась та первичная смысловая связь рабства и ребячества, которая отражает рабство по-русски. Снова мы видим, что «индоевропейский» корень как-то осмысленнее в русском, хотя есть и в греческом, и в латыни. Так что бесконечно мало просто реконструировать «индоевропейский» корень и сказать, каким формам в греческом и латыни соответствуют те или иные русские слова. Мифический Козьма Прутков говорил «зри в корень», и явно не имел в виду пустую фонетическую оболочку. И, хотя основное внимание лингвисты уделяют именно ей, хотя именно для работы с формами заточены все их методы, человека (в т.ч. как получателя даров науки) интересует в первую очередь смысл. И то, как язык влияет на мышление и культуру, а через них и историю.
Языковые картины мира и «разум речи» Шишкова и Лукашевича
Конкретный смысловой узор данного языка в его развитии и в сегодняшнем виде очень во многом определяет (через смысловые категории, суть и взаимосвязь понятий) структуру и конкретное содержание мировоззрения, довлеет над ним, подгоняет под себя. В лингвистике это называется «концептуальная картина мира» или «языковая картина мира». Для отличия её от научной картины мира применяют термин «наивная картина мира». Заметьте, что через язык человеку автоматически навязывается некая концепция, «всесцеп», заложенный в этом языке, определяемый историей народа и языка, сложившимися смысловыми категориями и пространствами. Некая «коллективная философия».
Вот, скажем, упомянутые "наука" и "science" - разные по смыслу 'науки'. Или «мир» в разных языках - совсем разный 'мир'. Есть слова, которые просто невозможно перевести на другой язык (точнее, для них отсутствуют переводные эквиваленты): удаль, тоска, воля, надрыв, авось, совестно, обидно. Не передать их теми же формами -вспомните, что в греческом "совестно" это скорее 'известно', а "стыд" в греческом звучит как 'ужасное чудовище'. Или смысловой узор эквивалента не содержит важных ветвей значения, то есть слово как бы не переводится полностью: душа, судьба, счастье, справедливость, как бы. Важно и смысловое окружение - с какими словами сочетается данное слово, то есть какие смыслы вообще возможно с ним выстроить в речи. Возможно испытывать угрызения совести, она может быть чистой или с пятном, она может говорить, пробуждаться, укорять. Терпение может иссякнуть, потеряться, лопнуть, его может быть капля и оно может переполниться последней каплей.
И философы, пытаясь дать конкретные названия универсальным категориям, подвержены смысловым полям родного языка. Георгий Гачев, более тридцати лет изучающий национальные картины мира, приводит такой пример. Если смотреть не на форму, которая у философов более-менее одинакова (система, построенная на формальной логике), а на содержание, сами слова, лексику, то можно увидеть воздействие этих смысловых полей. Не «протяжённость» и «мышление» в оригинале у француза Декарта, а extension (букв. "из-тяжа", "вытяжа") и entendement ("втяга"), т.е. что-то вроде «выдох» (пространства-Бытия) и «вдох» (разума-мышления). Дуализм французов эстетический, симметричный, в пространстве более ощущается горизонталь. У немцев во всём «противостояние» - даже «предмет» по-немецки gegenstand, букв. «противостой», а в пространственных представлениях чётко выражена вертикаль. «Эти интуиции натекают в ум философа - из национального Космоса», заключает Гачев.
О том, что языки не только и не столько по-разному обозначают предметы (разным набором букв-звуков), а передают разное их видение, в самом начале XIX века писал В.Гумбольдт, «основоположник теоретического языкознания». Им было уделено много внимания различию в мышлении и смысловом узоре языков разных народов, он говорил о «духе народа». Но А.С.Шишков параллельно Гумбольдту говорил о «разуме слова», «разуме речи», и само понятие языка у него «практически приравнивается к культуре народа в целом» (М.Г.Альтшуллер)! Современные научные представления об этом обычно соотносят с гипотезой Сепира-Уорфа. По другому она называется «гипотезой лингвистической относительности» и говорит, что «существующие в сознании человека системы понятий, а, следовательно, и существенные особенности его мышления определяются тем конкретным языком, носителем которого этот человек является».
Лукашевич скрытый в языке всесцеп назвал «разум речи» - скорее всего, тоже параллельно, хотя нельзя доказать, что он не воспринял идеи Гумбольдта или Шишкова. Он, как и Шишков, видел главную беду именно во «влиянии» чужого разума, чужого мировоззрения на русскую жизнь - проникавшем через язык или, во всяком случае, не без его посредства. Кстати, «влияние на» - калька из французского, где influence 'влияние' в своё время означало «эманации» от звёзд и планет, астрологические воздействия. Невозможно насадить в другой стране чуждые её народу ценности и чуждые правила во всех жизненных сферах без воздействия заклинаний (языковых формул), задействующих насаждаемые понятия, и, главное, их смысловые взаимосвязи. Обязательно должна быть внедрена иная манера думать и говорить - через иные определения, иные описания и просто иные словечки, поговорки, присловицы, анекдоты. И засилье французского в XIX веке очень напоминает 90-е годы прошлого... В обоих случаях это была война - которую называют то культурной, то информационной, то информационно-психологической. Хотя, возможно, гораздо точнее было бы называть её языковой (сюда вмещается и культура - хотя бы за счёт того, что «языки» они же и «народы»). И очень непросто распознаётся действие кодирующего оружия-слова, навязывающего мировоззрение либо чужое, либо обусловливающее нужное заправилам эманаций-«влияний» (так же трудно распознаваемых в обществе, как воздействие звёзд и планет) поведение.
Ярко свидетельствует о воззрениях Шишкова одна из его работ - причём уже самим названием - «Хочешь погубить народ, истреби его язык». В ней он анализирует - искренне, с чувством - причины засилья французского, и задаётся вопросом «мы не по разуму, и не для пользы обучаемся ему; что ж это иное, как не рабство?». А далее пересказывает место из «Тайной истории нового французского двора», где приводятся соображения о способе «искоренить Англию» одного из государственных мужей Франции, министра Порталиса, высказанные им на обеде у принца Людвига:
«Всеобщее употребление французского языка ... служит первым основанием всех связей, которые Франция имеет в Европе. Сделайте, чтоб в Англии также говорили по-французски, как в других краях. Старайтесь ... истребить в государстве язык народный, а потом уже и сам народ. Пусть молодые англичане тотчас посланы будут во Францию и обучены одному французскому языку; чтоб они не говорили иначе, как по-французски, дома и в обществе, в семействе и в гостях; чтоб все указы, донесения, решения и договоры писаны были на французском языке - и тогда Англия будет нашею рабою».
Уже отсюда видно, что для Шишкова «засилье» вовсе не равнозначно «просвещению», что первое не просто оборотная сторона второго, как пытается это преподнести пропаганда и слепое восхищение «интеллигенции» - мол, ретрограды всегда будут сопротивляться прогрессу (а именно просвещению и идеям французской революции) и зазря называть «засильем» его могучую поступь и неизбежные издержки. И, вначале «новатор» и «западник», А.С.Пушкин сотоварищи язвительно посмеивался над «архаистом» и «славянофилом» Шишковым, но многие годы спустя написал: «Сей старец дорог нам, друг чести, друг народа...».
Но нельзя не сказать, и за что смеялся Пушкин над Шишковым. «Мокроступы» - это ведь его изобретение, шишковское. Но только на наивном этапе своего творчества Шишков так прямолинейно хотел бороться с заимствованиями, и даже «галоши» считал нужным заменять. Вспоминая М.Н.Покровского, его мнение о «прогрессивности» рабства и «переводы» греческих писателей, разве можно подумать, что борьба с истреблением языка и насаждением чужого разума изобретением мокроступов будет хоть сколько-то действенной?
«Заимствования»
Так главное ли в этом воздействии чужого разума внедрение «иностранных», «заимствованных» слов, с которыми так бьются некоторые «ревнители чистоты русского языка»? Что же сами Лукашевич и Шишков подразумевали, говоря о «заимствованных» словах, если их концепции заключалась в том, что исток всех языков мира, корни и ствол языкового дерева - русские, и сегодня наиболее полно представлены именно в русском? Что и у кого занимать богатейшему языку, что сам всегда и со всеми делился и при этом не обеднел?
Как видно уже из немногочисленных приведённых примеров, «совершенно чужие» слова оказываются понятными нам. Для лингвистов это вовсе не говорит о том, что они «наши», а только о том, что «одной из ветвей индоевропейских языков», русскому, понятны другие, родственные ветви - греческий, латынь, сегодняшние западноевропейские языки. Хотя если попросить другие ветви точно так же объяснить нам русский - что они смогут? И к тому же, заметьте, в сознании человека далёкого от лингвистики заимствованные слова это именно слова - т.е. и форма, и смысл. А у лингвистов это только формы. Например, слово «идея» заимствовано - но ведь корень в нём "вид"! Иначе говоря, мы используем греческую форму, но она, во-первых, очень близка нашей, во-вторых, несёт тот же смысл. И «индоевропейский» корень, от которого наш "вид" и греческая "идея" реконструируют как *wid, и, очень вероятно, произносили греки это слово гораздо ближе к нашему "вид", чем к "идее". Так что «заимствования» это совсем не заём бедным языком того, чего у него нет, у другого, богатого.
Для Лукашевича «заимствования» это именно возвращение наших же слов: «Сколько подобных мы употребляем огреченных или олатиненных слов, ни мало не подозревая, что они взяты Греками и Римлянами из нашего языка, а потом чрез них нам же переданных в искаженном виде! Это горестно и доказывает только страдательное положение Славянских народов с незапамятных времен. Да, мы принимаем в свой язык, нередко, свои же искаженные, мученические слова, которых вовсе не в состоянии опознать! и наново учимся на могилах наших предков замершими их словами. История целого мира не представляет ничего подобного» [ГК].
Точно так же мыслит и Шишков. По его мнению, народы по разному производили из «коренных» «ветвенные» значения - и в этом смысле никакого противоречия лингвистам нет. Только, как и Лукашевич, он добавляет: но корни сохранились в русском, и даже «тёмные» слова других языков, непонятные и неувязанные с прочими, проясняются именно через русский. Это не умаляет достижений других, отделившихся в своё время, культур - и, хотя «концепции» и прочий инъяз насаждали силой (вместе с чуждой культурой), сегодняшнее значение этого слова каким-либо имеющимся и при том используемым в русском словом заменить трудно. Трудно заменить "метод" - но посмотрите на блестящее объяснение его Лукашевичем, которое лингвисты записали в словари много десятков лет спустя (не сославшись, разумеется, на Лукашевича), ведь это «мет-ход» (подробнее), слово из двух понятных нам корней!
Потому заимствования не вредны - если они осознанны. И, конечно, хорошо, если народ (в первую очередь люди пера) занимается словотворчеством в своём «разуме речи», а не принимает бездумно искажённые, «огреченные и олатиненные» формы. Наше «собор», например, имеет тот же смысл в корне, что и «концепт», и тот же состав. И, хотя не приобрело это слово в точности значения «интеллектуальной точки сборки идей и теорий», но имеет значения и 'собрание', и 'дума', и 'храм'. Кто знает, не из "собора" ли родилась бы своя «концепция» в недрах русской культуры, если б извне её не насиловали, а изнутри не поклонялись и не прислуживали насильникам?
Или чем хуже возможное развитие древнего нашего корня "сем" 'личность' (отсюда "семья") в сравнении с развитием его в латыни и германских языках, давшее, например лат. "civis" 'горожанин, член общины' > 'гражданин', откуда в т.ч. "city" и "цивилизация"? Неужели нашей "цивилизации" помешает смысл 'семейственности', который ближе к истоку, к смысловому корню, чем 'гражданственность городских жителей'? Скорее всего, и праславянская форма "сем" древнее исказившей её латинской "цив" - возможно, установить это помог бы соответствующий выпуск [ЭССЯ].
Концептуализм языка. Выбор за человекомПочему семейственность сродни цивилизованности, и почему мы сейчас имеем вторую форму, а не первую, и какими смыслами эти формы окружены в конкретных языках, что это отражает и что определяет - вопрос не только лингвистики, но и культурологии, и истории. Вся история представляет собой смыслотворчество человека. Ведь войны, строительства империй, смены общественных формаций, науки и религии, борьба и сотрудничество культур, личные судьбы людей - всё содержит смысл, всё обусловлено каким-то смыслом. Конечно, язык не заменяет собой «внеязыковую реальность», не определяет, не ограничивает дух, выбор, веру. Но, распознавая образы внутреннего и внешнего мира (здесь более важны формы), следуя тем или иным установкам или создавая их, что-то изобретая или решая разрушить, учась чему-то или делая открытия (здесь больше важны смыслы), человек берёт в посредники между собой и миром язык. Это и язык жестов, и язык чувств, и язык описания человека или мира (от «Вед» до квантовой физики), и язык дел человека и ответных событий, вещающий его судьбу - но центральным посредником, в том числе и для других видов языка, является язык в привычном понимании, вербальный язык, язык звуков и буков.Здесь было сказано немного о его активной, воздействующей роли. Язык влияет на мышление, создаёт для человека «концептуальную картину мира», определяет смысловые поля целых культур и эпох. Он проникает даже в науку и философию, где учёные и философы стремятся уйти от живого языка, создав свой искусственный и универсальный язык, работающий чисто механически, точно заказанным и предсказуемым образом (терминология) - и вносит всюду живое различие смыслов, тот внеязыковой дух, который присущ каждому человеку и каждой культуре. Но изначально язык пассивен. Не будь у человека чего-то, чего нет у животных, его язык и остался бы воем, щелчками и пересвистом - хотя дело, конечно, не в форме. Лингвистов интересуют щёлкающие африканские языки, они считают, что в них может открыться секрет праязыка (обычно добавляют, что прародина человека, возможно, была в Африке) - «перед Богом и лингвистом все языки равны». Ужё подчёркивалось, что это вопрос концептуального выбора, веры - у нас есть точное такое же право постулировать, что тысячи маленьких скудных язычков (и культур) не корни Языка (мировой культуры), а лишь засохшие веточки. И что бесполезно искать праязык там, где мало смысла, там, где язык и его носители не смогли создать развитой многотысячелетней культуры, там, где даже очень древний по возрасту язык не продлился стволом до современности. Язык пассивен, но оживляется самими людьми, которые из одной формы (например, «кр» - вспомним кризис) с одним смыслом ('край') создавали сотни корней и тысячи производных в разных языках, сотворяя цепочки, ветви и целые деревья совершенно различных смыслов. Человек заговорил по-настоящему, по-человечески, тогда же, когда начал рисовать на стенах пещеры (40-50 тысяч лет назад), когда начал распознавать и творить образы. И слова - не ярлыки, слова обозначают не определённые куски материи, слова не однозначно, как свист синички определённого тона, соответствуют вещи. "Космос" это 'мир, вселенная', но это значение слову дал человек, исходя из смысловой связи (недоступной синичкам) 'красоты' и 'порядка' - а они родились и вовсе просто из 'чёса', 'разделения'. Такое же творчество мысли и в производстве самых простых слов, и самое простое слово награждает обозначаемый им предмет целым букетом качеств, определяемых смысловым узором слова (многозначностью данного слова и однокоренных во всём смысловом древе, используемыми смысловыми переходами) и смысловым окружением (с какими словами и понятиями сочетается), культурным контекстом. Таким образом, сами очертания обозначаемой вещи, само отделение её от окружающего мира, связи с другими вещами, задаются человеком по своему выбору. Тьма вещей явленного мира рождается, когда человек, в отличие от животного, начинает различать и давать имена. Этому есть названия - номинализм или концептуализм. Если коротко и по-простому - выбор человека определяет его мир. Поиски смыслов, внимание к языку, применение подхода от языка к исследованию мировой культуры и истории вовсе не учёная заумь и не пустое ковыряние в словах-словечках. Однако это настолько же просто, насколько и философски ёмко. Концептуальную мощь языка можно применять на практике (и мы применяем, даже просто подбирая наилучшее слово в беседе), овладевая силой слова и более глубоким пониманием любых вещей и идей, но всё же не помешает и взглянуть на это свойство языка с высоты птичьего полёта. Говоря о языке и его происхождении, мы чаще всего вспоминаем Вавилонскую башню. Но она была позже, когда один язык стал распадаться на многие. А началось всё с самых первых людей. Древо Языка - это именно то древо в центре Рая, с которого Адам и Ева вкусили плод познания (об этой истории ещё будет сказано). Вот тогда-то Адам и Ева начали различать, вот тогда-то они могли увидеть, что наги. Вот тогда-то они и стали людьми. Смертными, но всё же особыми среди всех созданий, отличными в том числе и от ангелов именно способностью различать (снова напомним, что огромное количество слов растут из корня 'разделение, различение'). Гейдар [Джемаль] обращает наше внимание на Адама, и также призывает искать смыслы (в первую очередь, конечно, в исламе, Коране и арабском языке): «Но вот мы читаем в Коране: «Сказал Всевышний: О, Адам, извести ангелов о сути имен» (2:33). Извести о сути имен, дай им весть о значении и сути имен, информируй их о том, что эти имена значат. Это, собственно говоря, и есть философия - раскрытие сущности имен, раскрытие смыслов. Мы видим, что функция первого посланника Адама по велению Всевышнего обращаться к ангелам, потому что 'anbi'hum, означает «передай весть», это тот же корень, что nabi. И в данном случае этим nabi Адам по велению Всевышнего выступил по отношению к ангелам, говоря им об именах, которым его научил Всевышний. Собственно говоря, философия есть не что иное, как раскрытие сущности смыслов, сущности значений. Если такова воля Всевышнего, значит, мы имеем право раскрывать ту суть имен, вернуться к тому подлинному знанию, которое является нашим наследием и нашим достоянием». В этом толковании Адам говорил о смыслах бессловесным ангелам, обратите внимание, как первый пророк. Кстати, всегда внимательный к смыслам Джемаль замечает, что в русском «пророк» связан с речением, а в арабском «расул» именно 'посланник'. Вообще отношения арабского и русского действительно очень интересны - на эту тему есть довольно известные работа Вашкевича. Джемаль называет номинализм коранической методологией, противопоставляя её материализму и идеализму, реализму: «С точки зрения спора реалистов, считающих вслед за Платоном, что каждая вещь обладает собственной идеей и имеет эту идею на небесах, и номиналистов, считающих, что имя - это конвенция, условность (каждая вещь есть некое пятно, поименованное так условно и ставшее таковым, потому что оно нами используется в этом статусе; любая вещь как бы, существует таковой только постольку, поскольку мы наделяем ее вот этим смыслом), Ислам стоит на чисто номиналистских позициях. Более того, в христианской западной традиции, в западной философии номинализм появился в силу исламского влияния». И, далее, «Ислам ... утверждает в философии антиплатонизм». А здесь речь идёт о новом интеллектуальном методе, о новой философии, противопоставляющейся всему, что было основой западного мышления - но всё же о философии и методе старых как мир, идущих от первого человека, и спрятанных у всех на виду, в языке. Итак, здесь концептуальность языка оказывается гранью той самой искры различения и творчества, которая отличает человека не только от животных, но и от ангелов, и в известной степени противопоставляет человека миру. Нет, он может находиться в гармонии с природой, но его ноша и одновременно величайшая и совершенно особая возможность - выбор. Выбор как таковой, выбор смысла, выбор имени, выбор красок и образов, поступков, мировоззрения. Монотеисты чаще в непримиримой вражде с космистами и «язычниками» - но почти так же часто разными словами обе стороны говорят об одном! Первые сосредоточены на существовании некой абсолютной особости, странности «не от мира сего», носителем которой в мире является только человек, вторые на том, каким взаимосвязанным и осмысленным является мир. Первые упрекают вторых в том, что они не замечают этой особости как истока самого мира и его гармонии, или слишком неявно её подразумевают, и делают мир самостоятельным, а выбор и смысл - ничтожным. Вторые упрекают первых в том, что те не видят цельности и взаимосвязанности мира, подобия человека и мира, не уделяют внимания тончайшим законам мира или взаимодействию стихий, природных сил-«богов», а всё списывают на «одного бога», да ещё стоящего над миром. Пожалуй, невозможно отказаться ни от космоса, ни от странности и особости человека. Почти невозможно обсуждать концептуальный выбор словами, особенно в виде буков, но всё же дополним сказанное ранее про кораническую методологию другими словами Джемаля: «Человек является «точкой сборки», вокруг которой организуется космос, получающий интеллектуальную интерпретацию только под углом человеческого воззрения на него». Нет, здесь речь не про вульгарный экуменизм - пусть каждый выбирает сам. Каждому решать, с Богом мир или нет, каждому вкладывать в свой ответ свой смысл. Но язык человека совершенно отличается от языка зверей и птиц, вообще от языка природы. Он возник, когда человек начинал изобретать смыслы, и «язык природы» всегда осмысляется именно человеком и на человеческом же языке, не существует как таковой. Природу можно чувствовать, но и это будет язык человеческих чувств. Кто-то скажет, что и у животных есть чувства, но могут ли они их осмыслить, могут ли они сделать хоть что-то подобное Пушкину - а ведь человеку не чуждо творчество не только в вербальном выражении чувств, но и в самой чувственной сфере! Итак, у человека было небольшое количество слов-кубиков, какой-то язык вроде языка синичек. Затем случилось нечто неведомое. Или имеющиеся формы звукоподражательного сопения-кряхтения вдруг обрели смысл, или человек проснулся с новыми осмысленными формами в голове. Но, главное, в этот момент он стал способен делать из одних форм другие - но не просто варьировать звучание, а тут же вкладывать новый, но связанный с прежним смысл. 'Край' стал 'острым' и 'оружием', он связался с 'болью' и 'смертью', но, идя по другому пути, дал 'различение' и 'видение', 'знание'. Или стал 'оградой', 'убежищем', 'храмом'. Или 'целью'. Или 'межой', 'земельным участком'. Человек стал соотносить и соединять смыслы, стал выводить такие слова, что в их звукоподражательное начало просто не верится сегодня. Попавший вместе со Стиксом в мифологию "Кокит" 'плач' родня нашей "скуке" и "кукушке, куковать", а в основе всего лишь звукоподражательное "ку" 'громкий звук' - так в мире появилась скука и плач, одиночество. И «концептуальные картины мира» родились в языках не сами по себе! Это концептуальный выбор человека каждым очередным называнием дополнял смысловые поля, умножал взаимосвязи понятий, а потом ткал из этих смыслов знания. И именно творческий произвол рождал вокруг человека его мир. Но когда, наблюдая за движением звёзд и планет, за внутренним миром, человек создал обширные описания, язык стал довлеть над ним. Опьянённый тайнами мира, считая, что они якобы извне человека, что они не касаются его различения и выбора, человек поддался искушению власти. Если есть тайные формулы, сакральные знания, «правильные» слова, символы, хранящие «первосмыслы» - то это нужно постичь, чтобы увеличить свою мощь. Нужно найти философский камень, нужно найти «теорию всего» - именно этим многие люди и занимались. И занимаются. Сказать им, что первосмысл, скорее всего, прост - 'край, граница > резать, рубить > отделять > различать'? Сказать, что единство мира не в теории всего, не в суперструнах и объединяющем все виды полей супер-поле, а «в глазу смотрящего»? Сказать, что это человек, Адам, и сообщил ангелам о сути имён? Но это не «объективно», это вопрос выбора. Противостояние сакрального как чисто внешнего, «тонких законов мира», и как тайны в сердце человека, отразилось в борьбе платонизма и антиплатонизма, номинализма, концептуализма (хотя, дело, конечно, не в «-измах»). Дополним слова исламского философа и теолога о номинализме словами учёного, основоположника концептуального анализа С.П.Никанорова: «Если мы заранее устройства мира не знаем, то наше полагание будет кропотливым, по микроскопически мелким элементам». Здесь снова опора на взаимосвязность и цельность мира, но и понимание, что «точкой сборкой», ядром этой цельности, является концептуальный выбор. А это совсем другой подход к знанию и познанию, новый интеллектуальный метод. Никаноров, как и Джемаль, говорит о нём как о дополняющем и превосходящем имеющееся: «Теперешняя диалектика, которая имеется у классиков, которая накопила огромный опыт, является на самом деле редукцией настоящей диалектики... С другой стороны, позитивизм является редукцией диалектики к ее стороне, к жесткости. ... Эти две редукции столкнулись, противостоят друг другу. Идеологически, догматически. ... Нужно преодолеть противопоставление той формы диалектики, которая есть, и позитивизма». А мы помним, что основа этого «нового» интеллектуального метода стара как мир, и если её начало, по разным мнениям, в сердце или в голове, то результаты всегда у человека под носом или на языке, в «устье речи». Основа нового интеллектуального метода, попросту - живой язык. Язык охватывает никак не меньше, чем всю историю от Адама до концептуального анализа, чем весь мир от щёлкающих африканцев до выстроивших мощнейшие цивилизации индоевропейцев, китайцев и арабов. От ежедневного «привет» до философий с науками, от шоу до концепций. Возможно, кто-то убедился, что языку присущ концептуальный выбор (и это, пожалуй, единственная подлинно «внеязыковая» реальность), что язык построен на нём - хотя многие языки утеряли связи смыслов и прозрачность форм, и мало пригодны для словотворчества. Возможно, для кого-то важно или интересно, что эта особость человеческого языка имеет отношение к номинализму и концептуализму, о которых учёный и теолог говорят как о «новом интеллектуальном методе». Возможно, нескольких примеров до и после этой главы хватит, чтобы показать: язык не совокупность слов-ярлыков, а память выбора и творчества, материал выбора и творчества. Но материал, который активно взаимодействует с творцом, навязывает ему определённые ходы, стиль мышления, картины мира. И в то же время замечательно отражает всё то, что думал человек, что творил, как в ходе истории делились и переплетались культуры, как создавались цивилизации. Вся история представляет собой смыслотворчество человека и последствия его выборов. Вся история как рассказ, как большое Слово. И если вы выбираете, что оно имеет смысл, что это некое сообщение, то живой язык, не пренебрегая и застывшими формами мёртвых, позволяет в него проникнуть. История как весть и видение
Форма "история", конечно, заимствована, но слово это имеет корнем искажённую русскую «весть». Из словаря Фасмера [ЭСРЯ] можно узнать, что в XVII-XVIII веках из польского мы получили форму "гистория", а "история" вошла в обиход при Петре I (Трубачёв в комментариях говорит о гораздо более раннем появлении этой формы) через посредство немецкого из латыни, а истоком является греческое istoria. Больше ничего.
Что ж, обратимся к «Этимологическому словарю английского языка» [ЭСАЯ]. Здесь мы узнаем, что в английский history пришло посредством французского - и через французский же в английский попало из поздней латыни storia (превратившись в story), произошедшее также от греческого istoria < istor 'мудрец, судья'. Узнаем, что history в значении 'запись прошедших событий' впервые засвидетельствовано в источнике примерно 1450 года. Действительно, смысл греческого слова гораздо шире, в словаре древнегреческого языка [Дворецкого] приводятся значения: 1) расспрашивание, расспросы; 2) исследование, изыскание; 3) сведения, данные (полученные от других); 4) знание, наука; 5) рассказ о прошлых событиях. Но, главное, мы узнаем, что в основе всех этих слов «праиндоевропейский» корень *w(e)id 'видеть, знать', в греческом наряду с istoria породивший idein 'видеть' и eidenai 'знать'. 'Видеть=знать', кстати, один из основных смысловых переходов Языка как такового - вряд ли найдётся хоть один не содержащий его язык.
Наконец, обратимся к базе данных проекта «Вавилонская башня». Лингвисты команды Старостина реконструируют «праиндоевропейский» корень *weid, со значениями 'видеть' и 'знать'. Точнее, здесь это два одинаковых по форме корня, каждому из которых отведена своя запись в базе данных с указанием производных в разных индоевропейских языках. Тут, наконец, становится ясно, что изящная славянская пара "видеть-ведать" имеет к истории самое прямое отношение. С первым из пары соотносятся греческие идея (idea), идол (eidolon) и эйдос (eidos) - их Лукашевич, кстати, представляет как искажённые "видея", "видяло" и "вид". Со вторым - знакомые нам istor и istoria и другие, со значениями 'узнавать', 'мудрец' или, например, ne-is 'невежественный, незнающий' ("невежа" в точности). Итак, назовём мы корень «праиндоевропейским» или славянским, но в греческой форме он явно подрезан - то так греки изменят первую букву, то эдак. В латинском storia (англ. story) и вовсе никакой вести не осталось - да и никак не соотнесёшь это заимствованное из греческого слово (в латыни корень со смыслом 'знать' не дал побегов) с латинским video, vidi, visum 'видеть, смотреть' или vidi/visi 'посещать'. В германских языках оба смысла: от 'видеть' др.-англ. witan 'укорять, порицать' (ср. "поставить на вид" 'сделать предупредительное замечание'), от 'знать' нем. wissen 'знать', англ. wise 'знающий, мудрый'. То же в балтийских, в древнеиндийском (веды, веданта и веданга; ведана 'чувства, ощущения', т.е. 'всё воспринимаемое, весть окружающего и внутреннего мира'), в языке Авесты и других «индоевропейских» языках.
А что же «бедный» русский язык? Давайте вспомним хотя бы пару десятков производных от «вида» и «веда», а также обороты с ними:
И, для полноты картины, другие «заимствованные» слова от корня «вид»: виза (от лат. visum 'виденное') и визировать, визионер, визуальный, визажист, визит и визави (vis-à-vis, фр. 'лицом-к-лицу'; ср. навестить, увидеться, сербохорватское вид 'лицо'), визитка, визир (но не визирь - в том корень "важ"); провиант, провизия и провизор (смысл этих слов - 'предусмотрительность' < 'предвидеть').
Итак, форма "история", безусловно, не наша. Но можем ли мы сказать, что слово не наше? Можем ли мы сказать, что нам не хватает смысловой ёмкости, богатства смысловых связей, оттенков? Можем ли мы сказать, что формы "вид" и "вед" как-то зыбки, нечётки, или что между ними нет связи? Нет, нет и нет! И само слово, и его смысловое окружение совершенно понятно. Формы в русском легки и ясны, а их взаимосвязи совершенно не затемняют обычные для русского переходы (здесь д-ж-щ-ст) - и здесь преимущество русского языка очевидно. Хотя оно, конечно, заключается не просто в наличии твёрдого "в" - у греков, похоже, вместо него был то ли губной, то ли придыхательный звук, - но в постоянстве и одновременно гибкости форм, прозрачности изменения форм наряду с изменением смысла. Говорить, что слово "история" заимствована равносильно утверждению, что заимствована "вера" - на том основании, что мы употребляем греческое её звучание, в словах например, иерей 'священник' или иерократия. Или, может, "вера" заимствована потому, что некоторым нравится выражаться по латыни и повторять за идиотами in vino veritas, 'истина (верное) в вине'? Заимствована форма, заимствовано иное звучание - не более того.
Кстати, а что же «греческая» муза истории, Клио? Снова переход "к-с", особенно заметный в приставках (вспомним кон в концепте). И Клио - родственница русских слово, слава, слыть, слух, слушать. В греч. kleo, лат. clueo с теми же значениями. В англ. loud 'громкий, звучный', listen 'слушать, воспринимать'. Не будем переиначивать, звать её, скажем, Слыя, но заприметим смысловую разницу самой "истории" и её музы. Странно как-то у греков получилось - история от 'знать', а имя её музы от 'слышать'. Сразу приходит на ум, что в этом вся проблема истории, и назвать её можно шизофренией: одна история в учебниках, в общественном сознании, и совсем другая в архивах и толстенных научных монографиях, или исследованиях любителей-энтузиастов. А ещё напоминает однокоренные show и hear - когда то, что должно быть 'очевидным' и нести 'знание', лишь 'слышится' или возбуждает более примитивные ощущения.
Итак, на примере "истории" мы увидели ещё два обычных смысловых звена - 'видеть' > 'знать'. Предъидущее звено и начало этой цепочки - 'разделение, различение', как и в случае многих других цепочек (вопрос о формах корня "вид" со значением 'различение' мы рассмотрим позже). А что же дальше?
Заимствованное слово «компьютер»
Чтобы пойти дальше, привлечём ненадолго "компьютер". Про приставку "ком" мы уже слышали и знаем (?), что в современном русском она звучала бы скорее как "с", "су" или "со". А корень здесь - "пыт" (форма "путь" от того же начала ушла по другой дорожке). Лингвисты реконструируют «индоевропейский» корень *pu 'познавать, соображать', от которого, к примеру, греческое ne-putio 'глупый, неразумный' (ср., кстати, "непутёвый"), лат. putare 'предполагать, думать, приводить в порядок, выполнять, вычислять' (и отсюда уже, через французский, англ. «compute»), славянское "опыт", "пытать" 'спрашивать, узнавать' (ср. с istoria, учитывая все его значения в греческом). "Пытаться" уже ближе к 'выполнять'. Однако корешок смысла всё-таки в 'разделении, различении': латинское amputare и ампутация того же корня значит 'отрезать', а puto в том числе 'судить, оценивать, различать'. Не обязательно называть компьютер "спыт" или, чтоб окончательно не забыть редкую у нас форму приставки, "ко-пыто" или "ко-пытеч". Но именно это он собой и представляет, а не что-то бесконечно далёкое и заумное, в нашем языке и разуме неизвестное. И, более того, названия «копыто» он вполне заслуживает, поскольку чаще не "спыт" и "испытатель", а подлинное испытание, и притом, вопреки своей «высокотехнологичности», простой копатель и копировщик - дык и лошадиное копыто от "копать" (а не от "пыт"), как и лат. copia, основа копирования (смысл 'множить' связан с "копать, копить" через 'куча, запас, достаток'). Копировально-множительная техника. Впрочем, как предмет роскоши и вместе с тем предмет как будто совершенно «необходимый», его можно назвать и «купито».
Шутки шутками, а наша цепочка стала немного длиннее: 'различать, разделять > видеть, судить > понимать, оценивать, знать' и появился намёк на следующее звено > 'пытаться, выполнять, делать, исчислять'. Которое равенством 'исчислять=делить, различать' после всех преобразований словно освежает первичный смысл, проявляет его и в 'виде', и в 'знании'. Как и любой 'блуд' оказывается 'слепым'. Вообще "лик" не только 'вид, лицо', но и 'число, счёт' в славянских языках, а также имеет смысл (лича, личити) 'объявлять, возвещать; рассказывать, изображать' (ср. "обличать", "улика"), и делает смысловую цепочку объёмной. Здесь мы видим, как «всплывает» первичное значение - а на самом деле все значения слова и его прародителей хранятся в языке, и в подсознании говорящего. Цельный язык, с живыми многочисленными связями форм и смыслов «вглубь» и «вширь», позволяет выводить в сознание искру интуиции и творчества, делает мышление более быстрым, объединяя образы с логикой, мысли делает более чёткими и объёмными.
Благородный король знает и может
Не забывая про корень вид-вед, вспомним про гнозис - тоже «страшное» и якобы «заумное» слово, - а также про не менее «высоконаучные» генезис и генетику. Пока никаких откровений - только словари и лингвистика. В базе «Вавилонской башни» два «индоевропейских» корня *gen, которые восходят к двум разным ещё более древним «ностратическим» (общим для «индоевропейцев» и других языковых семей, например, «алтайской» - скажем так, для праславян и прамонголов) со значениями 'рождать(ся)' и 'знать'. К первому относится греческое gnotos 'родственник, брат' и gnota 'сестра',genetor 'родитель', генетика и генезис, похожие латинские слова, а также, например, англ. kind 'род, вид', king 'властелин; править', ken 'знать'. Уже здесь заметно, что разделение на два корня является условным, искусственным - жаль, что даже в особо для этого отведённом поле «комментарий» (по-русски звучало бы буквально «сомнение») ничего по поводу их взаимосвязи не сказано. Хотя, справедливости ради, отметим, что в строках с корнями *weid соответствующий комментарий имеется.
Но лингвисты и прямо говорят о родстве 'рода' и 'знания'. Слово О.Н.Трубачёву: «И.-е. *gen- 'знать', несомненно, тождественно *gen- 'рождать(ся)' и происходит из этого последнего». Посмотрим на производные от «второго» корня, со значением 'знать': здесь греческий гнозис и славянское знать. Латынь опять подвела, и, по выражению Лукашевича, породила «недомолвку»: nobilis 'знатный, благородный' (это значение так понравилось Олафсону, предку учредителя Нобелевской премии, что он сменил фамилию), nota 'знак'. Для нас переход г-з обычен (друг-друзья), но потеря первой буквы сделала неочевидной, что "ноты" просто «значи» (по Лукашевичу).
А что породили германские языки? От *gen в значении 'знать' в английском know 'знать', kin 'род, родня' (полагаю, это в базе «Вавилонской башни» просто опечатка - ken и kin надо поменять местами, хотя, возможно, таков результат формально-фонетического разбора - тем хуже для него), couth 'утончённый, знатный' (в общем, вежливый), can 'мочь, уметь, иметь право или возможность, быть в состоянии'. Приведём родственные слова английского в ряд: kind, king, can, know, couth, kin, ken. Как видите, в английском формы опять изрядно побило, опять общность смысла далеко не очевидна.
Обратите внимание - мы снова встречаемся с переходом 'знать > уметь > править'. 'Король', 'знает', 'может' - смысловая родня, так ярко проявившаяся в развитии смыслов формы *gen. В начале же нашей смысловой цепочки вместо 'различения' - на самом деле вместе с ним - появляется 'род'. Ведь вполне вероятно, что смысловой корень 'рода' как раз в 'различении, разделении', и это отвлечённое значение в 'роде' уточняется, становится именно противопоставлением бытия и небытия, рождением Яви из Нави.
Возможно, что к этому ряду от *gen относится не только славянское "знать". Есть слово "кон", которое означает в т.ч. 'предел'. Это корень слова "конец", но и слова "начало", что лучше слышится в форме "начну". Да, конец и начало одного корня! Здесь явственно видно, что смысловой корень - 'предел'. Того же корня (по форме) "закон". Так, может, сюда же относится и "князь" (в родственных словах разных языков найдём и 'король', и 'род') и "книга" (у лингвистов - тёмное слово)? И, тогда, кон, закон, князь, книга, и вышеприведённые производные от *gen родственны! Но лингвистика не склонна работать со смысловыми аргументами так же хорошо, как с формально-фонетическими. Интересно, что Лукашевич связывает князь и книга, см. «Примеры чаромутия астрономических выкладок».
С другой стороны, корень *gen весьма близок к *gwen, «индоевропейское» значение которого, по мнению команды «Вавилонской башни», 'женщина, жена'. К этому корню относят и слав. "жена", др.-инд jani 'богиня; женщина', греч. guna, bana 'женщина' (вновь очень разные по форме однокоренные слова!), англ. quean 'незамужняя, девушка; потаскуха; женоподобный мужчина' и queen 'королева'. Опять никакого намёка, что это по сути один корень - но при близости форм смысловая связь 'рождать' и 'женщина' очевидна (на родство "женщины" и "генетики" указывал Л.Н.Рыжков в книге «О Древностях Русского языка» - наряду с многими другими, подтверждаемыми и нет лингвистами, но очень интересными соотношениями). И раз уж от родства 'рода' и 'знания' не уйти, то и к связи 'женщины' и 'знания' следует приглядеться повнимательнее... В мировой культуре, мифологии (которая так же едина, как язык, и вместе с праязыком есть некая прамифология, прамышление - греч. форма "миф" имеет тот же корень, что и слав. "мысль") отчётливо заметен интерес именно «богинь», а не «богов», к покровительству мудрости и знаний. Это вообще интересный подход - подтверждать языковые данные культурными, - и было бы очень интересно привлечь язык к яркому образу, например, Адама и Евы.
Смысловой подход Шишкова и Лукашевича
Итак, мы объединили три корня *gen из [Вавилонской башни], два вслед за лингвистами, и ещё один соглашаясь с Л.Н.Рыжковым и при наличии очевидной смысловой связи. Добавили в качестве предположения к как будто бы одинокому славянскому "знать" кон, книгу и князя. Возможно, сюда же можно отнести и корни «чин» и «гон». Мы не будем здесь подробно останавливаться и доказывать такую возможность, обосновывать гипотезу об их родстве. Все эти примеры даны для того, чтобы представить суть подхода Лукашевича и Шишкова в соотношении с мнением лингвистики. По мнению лингвистики, "чин" и "кон" не соотносятся - но как же форма "начну, начинать" (считается, она от кон, а не от чин), как же смысловое совпадение в значении 'ряд, порядок'? Форма и смысл совпадают, а формально-фонетический метод не обнаруживает родства. Так может, просто потому, что есть различные его степени? Некогда, скажем, кон и чин разделились, и каждый пошёл развиваться по-своему из какой-то общей формы (возможно, было просто разное звучание в диалектах). В каждой ветви, есть, в свою очередь, свои ответвления. Формально-фонетический метод обнаруживает, что веточки разные (вот это он может сделать с большой точностью, или вероятностью результата), а то, что они из одного узелка - не видит. Слово "гнать" имеет в т.ч. значение 'резать' и '> убивать', а среди явной родни "жну, жнец" с тем же значением 'резать' - иными словами, здесь тот же 'предел', что и в "коне" ('резать'='край' - очень устойчивая смысловая связь по вполне понятной причине). Возможно, ни кон, ни гон (жнец) не родственны - не родственны друг другу, не родственны упомянутому *gen. Но если мы увидим схожее смысловое развитие этих корней или даже общую схему этого развития - у нас есть основания предположить родство, и это будет что-то поопределённее, чем «неясно» или «маловероятно» формально-фонетического метода.
Таким образом, возможно исследование формально-фонетическое, когда мы знаем, что лат. "b"= слав. "дв", знаем про латинские окончания, и bis читаем (не переводим, а читаем!) как два. А возможен смысловой подход, семантическая реконструкция. Именно смысловой подход был присущ Лукашевичу и Шишкову, и, на заре сравнительного языкознания (и формально-фонетического метода) они смогли многое открыть. И забыть их - чёрная неблагодарность. Они во многом и ошибались - потому что эти подходы должны сочетаться - но дали не только отдельные этимологии, которые можно было бы назвать случайными. Они дали суждения о языке как таковом (вспомним опередившие время суждения о разуме речи), дали метод, соответствующий суждениям, теоретическому взгляду, и позволяющий находить конкретные этимологии.
В лингвистике же господствовал и господствует формально-фонетический метод. Вот что пишет О.Н.Трубачёв в «Этимологической лексикографии»: «Возможности семантической типологии далеко еще не исчерпаны, и это очень важно, потому что именно реконструкция значения развита менее других разделов сравнительного языкознания, а если мы сравним ее состояние с блестящими достижениями формально-фонетической реконструкции, то картина отставания станет вопиющей. Здесь открываются далеко не исчерпанные культурно-исторические перспективы, новые материалы на тему "язык и мышление". Один пример такого рода: привычными при Фасмере методами предпочтения формальных соответствий при полной неразработанности типов эволюции значений не удается продвинуться в этимологии слова груша; он, вслед за другими, допускает заимствование названия этого плода откуда-то извне и, надо сказать, на слишком незначительных основаниях. Однако груша, как и близкий дублет krusa в других славянских языках, слишком укоренены в славянском глагольно-именном словообразовании (ср. наше крушить), чтобы подозревать здесь иноязычное происхождение; некоторые этимологически тождественные формы в славянских языках вообще не имеют этого значения (сербохорв. груша 'молозиво'!). Значение оказывается вторичным, оно восходит к значению 'размельчать, крошить', и это так естественно: каждый, кто хоть раз в жизни съел одну грушу, знает, что у этого плода мякоть крупичатая, то есть совсем не такая, как, скажем, у яблока. Если к этому добавить, что и лат. pirum 'груша'< *pisom в свою очередь восходит к и.-е. *peis-/*pis- 'раздроблять, крошить', то придется признать, что мы имеем дело с некоторой устойчивой семантической моделью. И вся традиционная версия об однозначном внешнем заимствовании рассеивается».
Замечательно, что Трубачёв выдвинул идею «Словаря семантических переходов». Он же был редактором и переводчиком словаря Фасмера, крупнейшего этимологического словаря русского языка. Почему переводчиком? Потому что Максимилиан Романович Фасмер немец (хотя он родился, долго жил, учился и преподавал в России), и словарь был написан и издан в Германии на немецком языке. Как символично это сочетание немецкой скрупулёзности и точности с торжеством математически строгого формально-фонетического метода - и как печально в применении к богатейшему смыслами русскому языку при отсутствии должного смыслового противовеса и поводыря! А более чем за столетие до Фасмера Лукашевич работал над «Распределительным чертежом всесветной Славянской речи», который был ничем иным, как неким узором смысловых переходов, свойственных всем языкам мира! Но он был не только плоской картиной, соотносящей слова разных языков мира - в нём Лукашевич ещё показывал, как кажущиеся сегодня различными корни происходили из первообразных и развивались уже по-своему. Именно этот Чертёж Лукашевич применял для своих этимологий.
Этот Чертёж наверняка не был таким последовательно, методично построенным, как, например, предлагаемый Анной А. Зализняк «Каталог семантических переходов». Надо сказать, что идея Трубачёва не была реализована, а «Каталог» ставил целью охватить «русский и ряд европейских языков» (неизвестно, насколько она достигнута). Но Лукашевич пытался обобщить десятки языков, как сказали бы сегодня, «из разных языковых семей», и было это полтора века назад!
Лукашевич пишет в [ЛК 583]: «латинское niteo, блистать = ниду, нидунь, глаз по Монгольски». Что на это сказать? Бред? Но справимся с [Вавилонской башней]. Да, именно так лингвисты и считают! Когда-то давным-давно, может, около 11 тысяч лет назад, «индоевропейские» языки пошли развиваться своим путём, а «алтайская» семья, в которую входит и монгольский, возникла из другой ветви «евроазиатского» и, далее, «ностратического» языка (там уже один шаг до самого Праязыка - «борейского»). Оказывается, праиндоевропейский корень *ney 'сверкать, сиять' дал в латыни niteo. А в древнеиндийском, который тоже «индоевропейский» - nayana 'глаз'.
И тот же «праиндоевропейский» корень *ney соответствует праалтайскому *nia со значением 'глаз'. После всего сказанного смысловое соответствие 'сиять'-'глаз' не должно смущать, ведь само 'видение' обязательно и неизменно связано со 'светом'! А восходят эти пракорни к общему для них прапракорню ностратической семьи со значением 'видеть, глаз'. Так стало быть, прав был Платон Акимович, соотнося латинское слово с монгольским?! Нет, не случайно он «угадал» - таких «попаданий» множество. Но дело даже не в этом, не в отдельных попаданиях. Удивит ли вас установленное лингвистами родство «глянец» и «глядеть»? Странно ли, что 'голый' в то же время и 'гладкий'? В упомянутой передаче «Школа злословия» Старостин пояснил, кто "глаз" - это новообразование вместо древнего "око", и пошло оно от "голыш", 'круглого камешка'. Голость голыша; гладкость глянца; блеск и округлость, сама способность видеть глаза - все это закономерно ветвится от корня "гол". И точно так же, пользуясь, как говорят сегодня лингвисты, «семантической паралеллью», Лукашевич [ЛК 587] монг. "ниду" 'глаз' относит к лат. nudus 'голый', соответствующему слав. "нагой" (англ. naked). Итак, Лукашевич не только правильно указывает на соответствие латинского слова монгольскому, он ещё добавляет в букет другое латинское слово с тем же корнем - лингвисты через 150 лет могут и спорить, привлекая формально-фонетический метод, но семантические аргументы убийственно точны. Иными словами, почему латинское niteo 'блистать' не может быть родственным латинскому же nudus 'голый' и одновременно оба слова - родственным монг. ниду 'глаз'? Славянский корень "гол" показывает ровно такие же смысловые переходы, что и "наг"! И, далее, может, вовсе небезосновательна убеждённость Лукашевича в том, что «индоевропейские» греческий и латынь восприняли от Орды? И ещё - латинцы сами не видели общего корня в своих же niteo и nudus. Как и сегодняшний английский - тот вообще мало что видит.
А ведь, кроме того, Лукашевич приводил внушительные таблицы... фонетических переходов! Он опирался на идею многодиалектности праславянского (о чём в наше время много говорил Трубачёв), писал о «музыкальной грамматике» языке, выводил те самые законы переходов, которые служат основой формально-фонетического метода.
Вспомним латинское capio 'брать, хватать'. Ведь в ранних работах Лукашевич соотносил, как Шишков и современные лингвисты, латинский корень с русским "хап". Но в более позднем «Латинском корнеслове» он указывает, что исходным для латинской формы были алтайские языки: якутское хаб 'брать', турецкое qapmak 'брать', монгольское хабха 'ловушка'. То есть он правильно (в согласии с современными лингвистами) указывает родственные слова русского, латыни и алтайских языков, но всё же именно последние указывает как исходные для многих латинских форм. Трудно сказать, в какой мере здесь проявилась интуиция исследователя и, возможно, даже желание придти к заранее определённому результату (наличие алтайского слоя в латыни, или, по-другому, принятие Ордой участия в оформлении латыни). Но здесь, несомненно, использовались и весьма серьёзные формально-фонетические наработки.
Более стихийно и без особого пиетета перед фонетическими законами, Шишков также (раньше Лукашевича) опирался на смысловой подход. Вот как об этом пишет С.В.Иванов, рассуждая «Об этимологических изысканиях А.С.Шишкова»:
«...видна и основная особенность этимологического мышления Шишкова, а именно ориентация на связь по значению, семасиологический подход, который дает ему чрезвычайную широту кругозора и позволяет максимально охватить языковой материал, но в то же время не может служить абсолютно надежным инструментом поверки рабочих гипотез». Отметим это требование «абсолютно надёжности» и читаем далее:
«...можно сделать вывод, что, несмотря на неспособность создать научно обоснованную и методологически выверенную базу для дальнейших этимологических исследований, Шишков обладал чутьем настоящего лингвиста, позволившим ему предвосхитить определенные веяния будущего. Его деятельность не только не оказывала замедляющего влияния на российскую филологическую науку, но во многом стимулировала ее развитие. Учитывая заслуги Шишкова в деле становления отечественных этимологических исследований, кажется вполне естественным пересмотреть его место в ряду наших ученых, в котором он оказался незаслуженно отодвинутым на задний план. И уж по крайней мере его исследования должны освещаться непосредственно перед работами А.Х.Востокова в учебниках и монографиях по истории отечественной славистики, в которых его имя, к сожалению, иногда даже не упоминается.
В завершение приведем слова Ю.Н.Тынянова, назвавшего Шишкова «одним из замечательных русских семасиологов» и указавшего на то, что «ряд исторических ошибок А.С.Шишкова не уменьшает, а усугубляет интерес многих его языковых наблюдений».
Что ж, имя Лукашевича не упоминается вообще. Хотя, очевидно, он был не столь произволен в своих суждениях как Шишков. Он применял и формально-фонетической - собственноручной разработки - и смысловой метод. Но, главное, оставшись гонимым и неоцененным современниками, невостребованным потомками, Лукашевич искал смысл не только в словах-словечках, он искал смысл в тех закономерностях, что он открывал. В тех перемещениях славян, о которых говорили ему слова-словечки (а лингвистика много может сказать о миграциях; интересно, не был ли и тут Лукашевич первым?). В истории появления греков и римлян и характерных чертах их цивилизаций. Одним словом, он видел за наукой жизнь, и видел предназначение науки не в самодовольном копании в «фактах», а в осмыслении этих фактов. Вся работа его жизни, «Чаромутие», на наш взгляд, именно о том, как в ходе истории форма побеждала смысл, как формальность становилась важнее сути.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
| |
| Последнее обновление ( 16.01.2009 г. ) |
Комментариев нет:
Отправить комментарий