Создание христианской культуры есть задача, поставленная перед человечеством две тысячи лет тому назад и им не разрешенная. Эта задача и не может быть разрешена одною эпохою, одним народом, одним поколением, раз навсегда, ибо каждая эпоха и каждый народ и каждое поколение должны стремиться к разрешению ее по-своему, - по-своему достигая и недостигая. Проникнуться духом Христова учения и излить этот дух в свою жизнь и в мир вещественный, - вот эта задача, раскрывающая всем и каждому великую внутреннюю свободу и великий творческий простор во внешнем мире. И понятно, что духовные облики людей, стремившихся и достигавших, остаются драгоценным и незабываемым достоянием в истории христианской культуры; и материальные облики вещей, созданных людьми из этого духа, должны цениться и беречься в назидание потомству так же, как и рожденные из этого духа законы, установления и способы совместной жизни. Все земное, затронутое или проникнутое Духом Христовым, входит в христианскую культуру и в ее историю, все светит из прошлого в будущее, все учит и ведет людей. Но и этого мало, ибо по слову Апостола "всякий делающий правду рожден от Него" (3 Иоан. 2:9) и "всякий любящий рожден от Бога и знает Бога (3 Иоан. 4:7). Поэтому свет Христианства освещает нам не только жизнь христианских народов за две тысячи лет, но и жизнь нехристианских народов, как за время, истекшее после Рождества Христова, так и за время ему предшествующее. Именно поэтому все чистое, глубокое, благородное и художественное, что когда-нибудь появилось на земле или дошло до нас, испытывается нами, христианами, как близкое, родственное нам по духу, как подлинно великое и драгоценное, незримо навеянное силой веруемого нами Господа, еще не открывшегося человеческому сознанию, но таинственно вдохновлявшего человеческие сердца.
Так мы созерцаем и ценим Конфуция, Лаотзе и Будду, Зороастра и Аменотепа IV, Гераклита, Сократа и Платона, Марка Аврелия и Сенеку, псалмы Давида, - египетское и греческое искусство, царствование Александра Македонского и императора Адриана, жертвенный патриотизм инки и японца. И всюду, где человек живет в творческой любви или отдает жизнь свою за других, или молиться Богу "неизреченными воздыханиями," - мы чуем духом Дух нашего Учителя и видим вселенское братство во Христе.Вследствие всего этого мы отнюдь не представляем себе дела так, будто ближайшие поколения людей могут и должны "создать христианскую культуру.".. Не создать, а вновь вступить на путь этого созидания, вернуться к нему и возобновить этот прервавшийся процесс. Иными словами: возродить в себе христианский дух и акт, и провести его в жизненнотворческое движение. Мы не думаем также, что современная секуляризованная и нехристианская культура подлежит целиком осуждению или отвержению, - ни наука, ни искусство, ни право, ни национальное движение, ни хозяйство, но они подлежат творческому пересмотру и обновлению в духе христианском. Это отнюдь не значит, что наука должна будет включить христианские догматы в состав своих "рабочих гипотез" и "теорий," что искусство будет сводиться к уставной иконописи и храмовой архитектуре, что каноническое право станет образцом для всякого законодателя; что национализм исчезнет под давлением "вселенскости," а хозяйство вернется к первобытности евангельских времен. Представлять себе дело так, значит поистине впадать в буквоедческую прямолинейность и разрушительное изуверство, и главное, - забывать основную аксиому христианства, которая гласит, что всякое совершенствование начинается с сердца и совершается в свободе. Именно так мы представляем себе творчество христианской культуры: сердца людей, потрясенные уже пережитыми и еще предстоящими бедствиями, вызванными духом безбожия и противохристианства, начнут свободно возвращаться к созерцанию Христа и к внесению даров Его Духа в жизнь и в культуру. Нам не дано предвидеть, когда это начнется и как это будет протекать - мы можем только показать желательность и возможность этого нелегкого и длительного процесса.
Мы должны установить, что процесс этот должен быть не внешне-принудительным, но именно внутренним, идущим от сердца, и свободным, совершающимся в порядке добровольного творчества. Иначе он не будет соответствовать духу Христа и Евангелия и потому - просто не состоится. Он не может быть "предписан" ни церковью, ни государством: и если кто-нибудь попытается "предписывать" его в том или ином порядке, то из этого или ничего не выйдет, или начнет выходить обратное. Творить христианскую культуру возможно только в христианском духе и в христианском порядке; в порядке веры и сердца, свободы и творчества, совести и созерцания. Все это возможно только в порядке обращения сердец; а сердца будут обращаться к Богу, по-видимому, в процессе страданий и разочарований. Вот почему многие из нас склонны думать, что именно Россия, опередившая ныне в страдании и разочаровании все другие народы, сможет первою вступить на этот путь.
Итак, ни церковь, ни государство не могут и не должны предписывать созидания христианской культуры: она должна твориться свободно. Они могут только содействовать этому творчеству. Это свободное творчество может и должно начаться в пределах самой церкви и затем передаться и в государственное строительство, и во все сферы секулярной культуры. От этого в самой церкви возродится истинное величие, сила водительная и пророческая, и она явится творческой хранительницей христианского духа, его живым и авторитетным, но не властным, не принудительным источником: источником христианской свободы, свободного созерцания и свободного творчества [14]. Христиане призваны творить христианскую культуру не через церковь, ибо нельзя вовлекать церковь в качестве орудия во все хозяйственные трудности, во все политические распри, во все войны, ученые споры и художественные блуждания; нельзя превращать церковь в некий властвующий союз, отвечающий за все земные неудачи и бедствия: церковь имеет иное, высшее и лучшее призвание. Точно также мы должны творить христианскую культуру не в церкви: ибо это означало бы увести церковь от ее прямого назначения - блюсти веру, таинства, чиноначалие и Дух Христов, - и расширить ее объем и ее обязанности до поглощения всей жизни. Церковь ведет веру. Вера объемлет душу. Душа творит культуру. Но церковь не объемлет всю жизнь человека и не "регулирует" всю культуру человечества: ни в науке, ни в искусстве, ни в политике, ни в хозяйстве. Все это творится людьми, укрепляющими и очищающими в церкви свой христианский дух, но не действующими по церковному указанию или принуждению. Времена Савонароллы и Кальвина прошли и не возвратятся. Помышлять о земной "теократии" могут только церковные честолюбцы, лишенные трезвения и смирения...
Вот почему так важно ограничить духовную и культурно-творческую компетенцию церкви. Церковь не есть ни политическая партия, ни государство. Она вообще не партия, т.е. в буквальном смысле слова - не часть. Она призвана не к делению и разделенности, а к мировому единству и всецелости ("кафоличности"). Тем более она не есть политическая партия.
Так - церковь есть религиозный союз. Политическая партия не есть религиозный союз. Церковь имеет догматы, таинства и каноны. Политическая партия не может и не смеет их иметь. Церковь исходит из веры и ею строит дух человека. Политическая партия исходит из соображений государственной целесообразности и хозяйственной пользы и ими направляет внешнее поведение человека. Церковь по установлению своему благодатна: она есть орудие Царства Божия. Политическая партия устанавливается человеческим произволением и есть порождение земной государственности. Церковь ищет перерождения души и духа. Политическая партия ищет легального захвата государственной власти. Церковь не борется силою и понуждением. Политическая партия добивается именно права бороться понуждением и силою.
Итак, по самому существу своему и по всему существу своему церковь не может и не должна становиться политической партией и выступать с какой-нибудь партийной программой культурного творчества. Церковь, сливающая или смешивающая себя с какой бы то ни было политической партией, унижает и извращает свою природу, связывая себя с одною партией и ограничивая для других партий доступ к себе, церковь прикровенно становится партийной организацией. Принадлежность к политической партии сама по себе не может быть тем смертным грехом, за который полагается церковное отлучение. Связанность церкви с одною партией делает ее партийной церковью; такая церковь низводит свое представление о Царстве Божием до уровня политической программы и изменяет своей кафоличности; в то же время она придает данной политической партии значение благодатной исключительности и тем сеет величайший соблазн в душах.
Подобно этому, Церковь не призвана к светской власти, к ее захвату или подчинению. Церковь и государство взаимно инородны - по установлению, по духу, по достоинству, по цели и по способу действия. Государство, пытающееся присвоить себе силу и достоинство церкви, творит кощунство, грех и пошлость. Церковь, пытающаяся присвоить себе власть и меч государства, утрачивает свое достоинство и изменяет своему назначению. Государство не может действовать благодатно: установлять догматы, совершать таинства, растить Царство Божие. Церковь не должна брать меча - ни для насаждения веры, ни для казни еретика или злодея, ни для войны. Бесспорно, государство выше политической партии так, как родина в целом выше своих частей; но и партия, и государство остаются учреждениями человеческого порядка и земного ранга.
В этом смысле Церковь "аполитична": задача политики не есть ее задача, средства политики не суть ее средства; ранг политики не есть ее ранг.
Но означает ли это, что Церковь не должна стоять в живом и творческом отношении ко всей культуре народа, к бытию Родины и нации и к государственному строительству? Отнюдь нет. И русская Православная Церковь в истории всегда поддерживала и впредь будет поддерживать это отношение к культуре и государственности.
Церкви есть дело до всего, чем живут или не живут люди на земле. Ибо живая религия есть не "одна сторона жизни," а сама жизнь и вся жизнь. Все, чем живут или не живут люди - или уводит их от Царства Божия, или ведет их к нему; и церковь может и должна иметь свое суждение обо всем этом, открытое, авторитетное, ободряющее или осуждающее. Но это суждение должно иметь своим мерилом именно закон Божий и Царство Божие, это суждение никогда не должно проводиться в жизнь на путях светской государственности, не должно навязывать верующим программу культурного творчества. Церковь вправе благословить и не благословить, она вправе анафематствовать. И в суждениях своих она должна блюсти полную религиозную свободу и независимость, не угождая людям и не приспособляясь, а если надо, то приемля и гонения (Иоанн Златоуст, Митрополит Филипп).
Члены церковного союза подчинены государственным законам в своем внешнем поведении; но совесть их не подчинена никаким государственным велениям. И, произнося свои суждения и осуждения, Церковь отнюдь не вмешивается в политику и не стесняет культурного творчества людей, но пребывает в пределах созидаемого и блюдомого ею Царства Божия. Церковь призвана, церковь обязана указывать людям и царю, и чиновникам, и парламентариям, и гражданам, и ученым, и поэтам, и живописцам, и промышленникам, - то в личной беседе, то в проповеди, то во всенародном воззвании, - где именно их дела, их установления или страсти вредят делу Царства Божия. В этом ее учительная власть, от которой ее ничто и никак освободить не может. И вторжением в политику это стало бы только тогда, если бы Церковь подменила свое религиозное мерило земным, или обратилась бы к земным политическим средствам; а свободу культурного творчества это нарушило бы только тогда, если бы Церковь попыталась предписывать людям творческие способы их жизни...
При таком понимании дела Церковь, верная своему призванию. не может относиться безразлично к тому, что именно делает государственная власть и какую именно культуру творит народ. Промолчит ли она, если в народе возникнут кровавые и жестокие игрища? или если распространятся формы публичного разврата? или если университеты станут школою воинствующего безбожия? или если растленное искусство станет орудием всеобщего соблазна, или если "черная месса" войдет в погибельную моду? Промолчит ли она, если правительство узаконит многомужество и многоженство? или разрешит торговлю гашишем? или отменит преподавание Закона Божия? или установит избирательную систему, при которой право голоса будет принадлежать только удостоверенным святотатцам? или введет декретом новую обязательную религию, - магометанство или язычество? или начнет поддерживать ростовщичество и эксплуатацию трудящихся по системе концентрационных лагерей? И если церковь на все это не промолчит, то будет ли это "вторжением в политику," в "царство кесаря," или же стеснением культурной "свободы"? Нет, не будет: ибо Церковь судья во всем, на что падают лучи Церства Божия, не исключая и самых вопросов государственного устройства, включая и все жизненно-культурное творчество народа.
Народ творит. Государство правит. Церковь учит. В внешнем - государство властвует над народом; в земном - государство повелевает и Церкви. Но во внутреннем и благодатном - Церковь учит и народ и правителей; она учит правителей, не покушаясь на учреждающую и упорядочивающую власть государства; она учит народ, не покушаясь на свободу его творчества. Народ есть источник жизненной силы и созидания; Церковь есть источник благодатной мудрости; государство есть источник внешнего порядка и мира. Государство есть оборона и опора независимой Церкви; а Церковь есть духовник и ангел-хранитель христианского государства.
Но земная культура творится не государством и не церковью, а народом: многим множеством свободно дышащих, и созерцающих индивидуальностей. И потому ни государство, ни Церковь не должны помышлять о том, чтобы подавить, вытеснить или заменить это творческое дыхание людей, создающих христианскую культуру. А Церковь должна оставаться творческой хранительницей, живым и авторитетным источником того христианского духа, из которого народ только и может создавать христианскую культуру на земле.
14. Только совсем ограниченные и невежественные люди могут помышлять здесь о возвращении к средним векам.
Христианский Национализм
Культура творится не одним человеком. Она есть достояние многих людей, духовно объединенных между собой. Каждые двое друзей образуют в своем общении известный культурный уровень и создают известные культурные содержания. Так обстоит и в каждой семье, в каждом обществе, в каждой организации, в каждом сословии и у каждого народа. Люди не случайно объединяются друг с другом; их влечет друг к другу сходство материальных и духовных интересов; из этого сходства возникает общение; длительное общение увеличивает взаимное подобие и, если общение носит творческий характер, то возрастает и взаимное влечение, крепнет взаимная связь. Эта связь закрепляется традицией, передающейся из поколения в поколение. Так постепенно возникает единая и общая всем культура.
Самое глубокое единение людей возникает из их духовной однородности, из сходного душевно-духовного уклада, из сходной любви к единому и общему, из единой судьбы, связующей людей в жизни и смерти, из одинакового созерцания, из единого языка, из однородной веры и из совместной молитвы. Именно таково национальное единение людей [15].
Национальное чувство не только не противоречит христианству, но получает от него свой высший смысл и основание; ибо оно создает единение людей в духе и любви, и прикрепляет сердца к высшему на земле - к дарам Святого Духа, даруемым каждому народу и по своему претворяемым каждым из них в истории и в культурном творчестве. Вот почему христианская культура осуществима на земле именно как национальная культура и национализм подлежит не осуждению, а радостному и творческому приятию.
Каждый народ имеет инстинкт, данный ему от природы (а это значит - и от Бога), и дары Духа, изливаемые в него от Творца всяческих. У каждого народа инстинкт и дух живут по-своему и создают драгоценное своеобразие. Так, каждый народ по-своему вступает в брак, рождает, болеет и умирает; по-своему ленится, трудится, хозяйствует и отдыхает; по-своему горюет, плачет и отчаивается; по-своему улыбается, смеется и радуется; по-своему ходит и пляшет; по-своему поет и творит музыку; по-своему говорит, декламирует, острит и ораторствует; по своему наблюдает, созерцает и творит живопись; по-своему исследует, познает, рассуждает и доказывает; по-своему нищенствует, благотворит и гостеприимствует; по-своему строит дома и храмы; по-своему молится и геройствует; по-своему воюет... Он по-своему возносится и падает духом; по-своему организуется. У каждого народа иное, свое чувство права и справедливости; иной характер, иная дисциплина; иное представление о нравственном идеале; иная политическая мечта; иной государственный инстинкт. Словом: у каждого народа иной и особый душевный уклад и духовно-творческий акт. И у каждого народа особая, национально-зарожденная, национально-выношенная и национально-выстраданная культура.
Так обстоит от природы и от истории. Так обстоит в инстинкте, и в духе, и во всем культурном творчестве. Так нам всем дано от Бога.
И это хорошо. Это прекрасно. И никогда не было осуждено в Писании. Различны травы и цветы в поле. Различны деревья, воды и облака. "Иная слава солнца, иная слава луны, иная звезд; и звезда от звезды разнится в славе" (1 Кор. 15:41). Богат и прекрасен сад Божий; обилен видами, блещет формами, сияет и радует многообразием. И каждому народу подобает и быть, и красоваться, и Бога славить - по-своему. И в самой этой многовидности - уже поет и возносится хвала Творцу. И надо быть духовно слепым и глухим, чтобы не постигать этого.
Мысль - погасить это многообразие хвалений, упразднить это богатство исторического сада Божия, свести все к мертвому единообразному штампу, к "униформе," к равенству песка, к безразличию после уже просиявшего в мире духовного различия, - могла бы зародиться только в больной душе, от злобной, завистливой судороги, или же в мертвом и слепом рассудке. Такая плоская и пошлая, противокультурная и всеразрушительная идея была бы сущим проявлением безбожия. Почерпнуть ее из христианства, из Евангелие, в православии - было бы совершенно невозможно.
Ибо христианство подарило миру идею личной, бессмертной души, индивидуальной по своему дару и по своей ответственности, особливой во грехах, самодеятельной в покаянии и в любви, т.е. идею метафизического своеобразия человека. Согласно этому - идея метафизического своеобразия народа есть лишь верное и последовательное развитие христианского понимания. Преп. Серафим Саровский говорил, что Бог печется о каждом человеке так, как если бы он был у Него единственным... Это сказано о личном человеке. А об индивидуальном народе? Что же, о нем Господь не печется совсем? Отвергает его, осуждает и обрекает? Каждую лилию одевает в особливые и прекрасные ризы; каждую птицу небесную помнит и кормит; и все волосы на голове человека сосчитывает, а своеобразие народной жизни проклинает, как начало зла, и отметает, как грех и мерзость? Может ли христианин придерживаться такого воззрения?
Каждый народ служит Богу, как умеет - всей своей историей, всей культурой, всем трудом и пением своим. Один народ служит творчески, и цветет духовно; а другой - нетворчески, и духовно хиреет. Есть такие народы, что перестают служить и становятся шлаком истории; и есть такие, что в своем малом и скудно-беспомощном служении угасают, не достигнув расцвета. А есть и такие, что могут осуществлять свое служение только под водительством другого, духовно сильнейшего народа...
И вот национализм есть уверенное и страстное чувство, верное по существу и драгоценное в творческом отношении, -
что мой народ получил дары Духа Святого;
что он приял их своим инстинктивным чувствилищем и творчески претворил их по-своему;
что вследствие этого сила его обильна и призвана в дальнейшем к великим, творчески-культурным свершениям;
что поэтому народу моему подобает культурное "самостояние," как залог величия (Пушкин!) и независимость национально-государственного бытия.
И в этом чувстве, верном и глубоком, христианин прав и осуждению не подлежит. Это чувство объемлет всю его душу и оплодотворяет его культуру.
Национальное чувство есть любовь к исторически-духовному облику и к творческому акту своего народа.
Национализм есть вера в богоблагодатную силу своего народа и потому - в его призвание.
Национализм есть воля к его творческому расцвету в дарах Святого Духа.
Национализм созерцает свой народ перед лицом Божиим, созерцает его душу, его таланты, его недостатки, его историческую проблематику, его опасности и его соблазны.
Национализм есть система поступков, вытекающих из этой любви, из этой веры, из этой воли и из этого созерцания.
Вот почему истинный национализм есть не темная, антихристианская страсть, но духовный огонь, возводящий человека к жертвенному служению, а народ к духовному расцвету.
Христианский национализм есть восторг от созерцания своего народа в плане Божием, в дарах Его Благодати, в путях Его Царствия.
Это есть благодарение Богу за эти дары; но это есть и скорбь о своем народе, если народ не на высоте этих даров.
В национальном чувстве - источник духовного достоинства: национального, а чрез то - и своего, личного.
В нем источник единения, - ибо нет глубже и прочнее единения, как в духе и пред лицом Божиим.
В нем источник правосознания - этого чувства своей правоты в глубоком и последнем измерении, чувства своей безусловной привязанности и связанности, своего дома и своего верного дерзновения.
Национализм учит и смирению - в созерцании слабостей и крушений своего народа (вспомним покаянные стихотворения Хомякова к России).
Национализм открывает человеку глаза и на национальное своеобразие других народов; он учит не презирать другие народы, а чтить их духовные достижения и их национальное чувство: ибо и они причастны дарам Божиим, и они претворили их по-своему.
Так осмысленный национализм учит человека, что безнациональность есть духовная беспочвенность и бесплодность; что интернационализм есть духовная болезнь и источник соблазнов; и что сверх-национализм доступен только настоящему националисту. Ибо создать нечто, прекрасное для всех народов, может только тот, кто утвердился в творческом акте своего народа. "Мировой гений" есть всегда и прежде всего национальный гений; а попытка стать "великим" из интернационализма и пребывая в его атмосфере, давала и будет давать только мнимых, экранных "знаменитостей" или же планетарных злодеев. Истинное величие почвенно. Подлинный гений национален.
Напрасно говорить, будто националист "ненавидит и презирает другие народы." Ненависть и презрение совсем не составляют существа национализма; они могут присоединяться ко всему, если душа человека зла и завистлива. Правда, есть националисты, предающиеся этим чувствам. Но извратить можно все и злоупотребить можно всем. Злоупотребить можно гимнастикой, ядом, свободой, властью, знанием, словом; извратить можно любовь, искусство, суд, политику и даже молитву; однако никто не думает воспретить и искоренить все это только потому, что некоторые люди принимают извращенные формы за единственно возможные, а здоровых форм не замечают совсем...
Можно ли любить свою церковь и не презирать другие исповедания? Конечно, можно. И вот, сей христиански благородный дух возможен и в национализме.
Можно ли любить свою семью и не питать вследствие этого ненавистно-презрительных чувств к другим семьям? И вот, этот христиански-братский дух возможен и у национально мыслящих людей. Именно этот дух и лежит в основе христианского национализма.
При верном понимании национализма - религиозное чувство и национальное чувство не отрываются одно от другого, и не противостоят друг другу; но сливаются и образуют некое жизненное творческое единство, из которого и в лоне которого вырастает национальная культура.
Это не значит, что народ становится предметом религиозного обожания, а идея Бога низводится на уровень земной нации. Народ не Бог и обожествление его кощунственно и греховно. И Бог превыше земных разделений - расовых, языковых, душевных и исторических. Но народ должен быть поставлен перед лицо Божие, и силы его должны быть облагодатствованы свыше. И если это свершилось, и если это признано, то жизнь его получает религиозный смысл, а религия находит себе достойное жилище в национальном духе. Все бытие и вся история народа осмысливаются, как самостоятельное и своеобразное служение Богу: приятие даров Святого Духа и введение их в национальную культуру. Итак: народ не Бог, но силы его духа - от Бога. Путь его исторической борьбы и его страданий - есть пусть восхождения к Богу. И этот путь - дорог и священен для националиста. И чувствуя это, он исповедует, что родина священна, что ею надо жить, что за нее стоит бороться перед лицом Божиим и, если надо, то и умереть.
Христианский национализм измеряет жизнь своего народа и достоинство своего народа религиозным мерилом: идеею Бога и Христа, Сына Божия. Именно это измерение научает христианского националиста безусловной преданности и безусловной верности; и оно же научает его сверхнациональному созерцанию человеческой вселенной и вселенскому братству людей. Истинная вселенскость не только не отрицает национализма, но вырастает из него и закрепляет его, так что истинный националист может вступить во вселенское братство только как живой представитель своего народа и его национального духа.
Тот духовный акт, которым народ творит свою культуру, есть акт национальный: он возникает в национальной истории, он имеет особое национальное строение, он налагает свою печать на все содержания национальной культуры. Человек может не замечать этого; народ может не сознавать этого. Но это остается и пребывает. И есть у каждого народа известная ступень духовной зрелости, на которой он осознает особенности своего национального духа и своей национальной культуры и уразумевает, что ему даны свыше Дары и что он воспринял, усвоил и воплощает их своеобразно. Тогда нация постигает свой религиозный смысл, а национальная культура утверждается на обоих (доселе несознававшихся) религиозных корнях. Религиозная вера осмысливает национализм, а национализм возводит себя к Богу.
Таковы основы христианского национализма.
15. См. главы 6 и 7 в моей книге "Путь духовного обновления."
Заключение
Тот, кто продумает, а главное прочувствует указанные мною основы и источники христианской культуры, тот увидит, какой великий и величавый духовный простор открыт современному человеку. Проблема христианской культуры доселе не разрешена и разрешать ее будут грядущие века, из поколения в поколения. В духовные врата, открытые христианством, всякий из нас призван войти, и сохраняет свою волю и свободу - вступать в них или не вступать. За последние два века европейское культурное человечество поколебалось на пороге этих врат, отвернулось от них и попыталось идти своими, нехристианскими и нерелигиозными путями. Плоды этого поворота мы пожинаем ныне во всех областях культуры.
Эти плоды и последствия выражаются в том, что благодатный дух христианства [16] стал отлетать из жизни и покидать мировую культуру. Люди постепенно переложили цель и смысл своей жизни из внутреннего мира во внешний: материя стала первенствовать, духовность перестала цениться; все стало сводиться к земному на земле: небесное в земной жизни и небесное в небесах перестало привлекать взоры и сердца. Механическое начало возобладало над органическим. Рассудок исключил из культуры созерцание, веру и молитву и попытался их скомпрометировать. Учение о любви было вытеснено "спасительным" учением о классовой ненависти; сердца иссякли, глубина измельчала; ум отверг искренность и превратился в хитрость. Содержание жизни стало несущественным; началась погоня за пустой формой.
Вследствие этого философия ушла в пустые и формальные отвлеченности; формальные приемы и методы получили неподобающий им вес в положительной науке; юриспруденция задохнулась и выдохлась от формализма. Внешнее, формальное, показное, чувственное завоевало и наводнило чуть ли не все искусства; тайна отлетела, мелодия отодвинулась на дальний план, содержание искусства было объявлено безразличным, воля к художественному совершенству иссякла. Эта священная драгоценная воля к совершенству, без которой культура не мыслима вообще, смолкает или уже смолкла в наши дни во всех направлениях и измерениях. "Современный" человек есть трезвый плоский и самодовольный утилитарист, служитель пользы, идеолог полезности, лишенный органа для всего высшего и духовного, не постигающий никакого "третьего" измерения: он пошл в высшем, религиозном смысле этого слова и нравится себе в таком состоянии. Он пошл без всякого "надрыва" и покаяния и склонен к нападению на все непошлое. И потому его культура пошла и формальна, как он сам. И если к этому присоединяется личная злоба и личная ненавистность, мстительность и честолюбие, то облик революционера-большевика начинает вырисовываться в своих зловещих очертаниях.
Мы не знаем, отвернется ли современное человечество от этих путей вырождения, и если отвернется, то когда и как... Но когда оно отвернется от них, то оно увидит перед собою поистине великий и величавый простор, открытый ему для созидания христианской культуры. Перед ним встанет целый ряд великих заданий, о которых я не могу здесь высказаться. Он начнет создавать христианскую науку, христианское искусство, христианское воспитание, христианское правосознание, христианский труд и христианскую частную собственность; создавать, - не отвергая доселе созданное, но творчески преображая его из свободной глубины преображенного духа. Светская культура не погибнет в этом, но преобразится в направлении духовности, в свободном созерцании, в духе любви, в духе органической, искренней формы, в воле к объективному совершенству.
Предчувствием этого уже наполняются лучшие сердца наших дней. Этим предчувствием мы ныне утешаемся; в нем почерпаем надежду на то, что "не до конца" прогневался на нас Господь. В этом свете мы видим ныне и будущее нашего великого отечества, нашей страдающей России.
16. См. главу четвертую "Основы христианской культуры."
Женева 1937 г.
Комментариев нет:
Отправить комментарий