Писатель и публицист, главный редактор газеты «Завтра» Александр Проханов рассказал «Российским вестям» о том, какие процессы сопровождают превращение России в империю, провел исторические параллели с прошлым и обозначил особое место Приднестровья на геополитической карте будущего.
— Александр Андреевич, Вы рассматриваете Россию как империю — усеченную, депрессивную, но империю. Значит, попытки 1991 г. выстроить национальное государство ни к чему не привели?
— Если бы Россия была национальным государством, если бы массив русского населения был стабилизирующим фактором, это была бы могучая национальная гравитация, которая бы удерживала в своей среде остальные народы. Но математическое доминирование русских как наиболее крупного этноса не подтвердилось реальным положением дел — страна продолжала рассыпаться. Две кавказские войны, поволжско-якутские суверенитеты, отпадение сибирских и уральских регионов... Имперский синтез, который составлял сущность красного, четвертого проекта и ему предшествующих, — он был разрушен. И началось крушение геополитических пространств, — незавершенных, невыстроенных, подвергшихся мощнейшему удару 91 г.
— Сегодня на смену четырем возникавшим здесь империям приходит пятая. Речь идет о Пятой евразийской империи?
— Конечно. Самая первая империя, Киевско-Новгородская Русь, тоже была не европейской, а евразийской. В нее входили и хазары, и Великая степь, и угро-финские племена, протуберанец которых двигался далеко за Урал. Она была соединена коммуникациями с Индией, была наполнена энергиями Востока. Не говоря уже о Московском царстве, когда мы присоединили всю Азию до океана, о Петровско-Романовской империи и о Советском Союзе.
— Вы однажды заметили, что новая империя будет сетевой. Каждая из столиц, будь то Астана, Минск или Киев, оставаясь столицей своего исконного государства, будет являться столицей империи. Это в метафизическом смысле или в практическом?
— В практическом. Ведь сама идея централизма, она довольно сильно поколеблена событиями последнего века. Централистские структуры оказались нежизнеспособными, а методы управления огромными массивами, — пространственными, социальными или духовными, из одного центра — невозможными. Децентрализация — это некий закон поведения социальной материи в наши дни. И такие вот полицентричные государственные образования вполне вероятны. Например, союз Белоруссии и России замыслен как двуцентричная система. Да и Советский Союз, который был чрезвычайно централизованным государством, вершиной централизма — благодаря чему он, может быть, и распался — он ведь внутри своей структуры предполагал достаточно широкую потенциальную автономию республик. Каждая республика имела свою столицу, некоторые имели статус стран, представленных в Совете Безопасности, такие, как Украина и Белоруссия. И была возможность создания сетевой советской империи. Но она не реализовалась в силу чересчур тяжелых внешних условий — война, мобилизационный проект Сталина, исключавший полицентризм… Я думаю, что Пятая империя гипотетически должна нести в себе элемент такой полицентричности. А это значит, что она будет сетевая, что у нее будет много центров. Кстати, Киевско-Новгородская империя тоже отчасти была сетевая. Престол, где сидел Великий князь, кочевал — он мог быть в Новгороде, мог уходить во Владимир, мог возвращаться в Киев... Этакий кочующий централизм.
— В одном из своих интервью Вы говорили, что именно Владимир Путин, став президентом, остановил распад России, сумасшедший парад суверенитетов, который начался во времена Ельцина. Цитирую: «С этого момента начались мои псалмы, в которых я не только восхвалял его, но смотрел с надеждой. Путин должен был направить эту централизацию в развитие. Все ждали, что он пойдет на третий срок, наплюет на Конституцию, потому что Конституция для него будет только бумагой, а Россия будет судьбой. Но он не пошел…». Так говорили Вы когда-то. И вот теперь Путин опять идет в президенты. Вы вновь будете смотреть на него с надеждой, или он навсегда Вас разочаровал?
— Я буду на него смотреть рефлексивно, не априорно его уничтожая или возвеличивая. Буду смотреть на него, как на человека, на котором опять лежит эта миссия — миссия рывка в сторону Пятой империи.
— Есть шансы, что Путин будет действовать в этом направлении?
— Ну, шансы есть даже у покойника — встать и бежать со спринтерской скоростью. Ведь это от Путина исходит идея Евразийского союза. Не только от него, конечно, но и от него в том числе, он эту идею сформулировал, он под нее подверстал свою репутацию, эта идея является достаточно предвыборной, предпрезидентской, и мне кажется, что она для него является еще и экзистенциальной. Если говорить о Путине все же как о политическом лидере, а не как о плэйбое, в нем должна существовать какая-то мечта, какие-то амбициозные намерения и проекты, которые были у всех, даже у самых дурных русских лидерах.
— Если не отрицать роль личности в истории — эта личность способна делать историю?
— Только личности и делают историю. Иногда исторические тенденции совпадают с политической волей человека, и тогда мы видим реализацию великих проектов. Скажем, историческая тенденция и политическая воля Петра I привели к первой, очень мощной, хотя и жестокой, модернизации России. То же самое можно сказать о Сталине. Политическая воля Александра II не совпадала с историческими тенденциями, поэтому его реформистский порыв кончился катастрофой 17-го года. То же самое с Петром Столыпиным, Ельциным и Горбачевым. В случае Путина — мне кажется, я этого не утверждаю — такое редкое совпадение существует. Евразийские тенденции все эти годы заставляли двигаться, шевелиться историческое пространство, желающее воссоединиться. Это пространство, искусственно разорванное, народы, искусственно рассеченные, пытались объединиться, но воля лидеров противоречила этим тенденциям, постоянно возникали конвульсии, судороги. А в данном случае — быть может, впервые — мессианская мечта Путина совпадает с волей исторического Провидения, и эти стремящиеся воссоединиться имперские территории, пространства, народы и культуры — они совпадают по экзистенции. И такое совпадение дает крупный шанс для реализации этого проекта.
— Частью этого «искусственно разорванного» пространства, без сомнения, является Приднестровье. Оно берет ориентир на Россию и хочет жить обособленно, но под ее крылом. Однако Россия ставит условия, которые не совсем устраивают приднестровцев. Как найти баланс?
— Вот как, по-вашему, можно присоединить Крым к России? Например, послать туда несколько воздушных армий, танковых дивизий, обстрелять Симферополь или Киев ракетами Черноморского флота, затеять большую русско-украинскую войну и отвоевать Крым. Что звучит абсурдно. Есть и другая возможность. Украина — не целостная страна, не состоявшееся государство, она по-прежнему расколота, между левым и правым берегом Днепра постоянно присутствует напряжение. Оно то усиливается, то спадает. Со стороны России могут быть запущены так называемые имперские технологии, которые приведут Украину в состояние смуты, и в недрах этого хаоса Россия сможет выхватить Крым и всосать его в свои пространства. Такой вариант желательнее первого, но в принципе и он нежелателен. Самым удобным вариантом было бы присоединение Крыма к России вместе со всей Украиной, включением Крыма в состав Евразийского союза, Пятой евразийской империи. И тогда Крым бы остался вместе с Украиной, а Россия была бы включена в состав Украины или в состав Крыма.
— Вы это имели в виду, когда говорили, что после приднестровского референдума 2006 г. возникает ощущение, что не Россия присоединяет к себе Приднестровье, а Приднестровье присоединяет к себе Россию — в имперском, масштабном, геостратегическом смысле?
— Да, хотя это больше игра слов, лексический парадокс. Но с Приднестровьем — то же самое, что с Крымом. Напрямую сейчас Россия по множеству соображений — геополитических, экономических и прочих — не может всосать в себя Приднестровье. Нет прямой границы, как с Абхазией и Южной Осетией, посередине Украина. Но если начнется большое евразийское строительство, то Приднестровье вольется в него, как сосед Украины, с одной стороны, а с другой — как территория, которая хранит в себе ген СССР.
Эта территория не поддалась ельцинско-горбачевскому распаду и деструкции. Она выстояла, туда съехались изгнанники из прежних советских республик, которые сражались за СССР и потерпели поражение, особенно прибалтийцы, эстонцы, латвийцы, литовцы. И все эти годы Приднестровье было маленьким осколком Советского Союза, Советский Союз сжался до размеров Приднестровья. Генетическая связь с Четвертой красной империей делает Приднестровье очень драгоценным ферментом. Если эти дрожжи приднестровские, грубо говоря, кинуть в гигантскую евразийскую квашню, то новое тесто будет всходить энергичнее. И в этом смысле Приднестровье драгоценно для Пятой империи как фермент, связывающий ее с Четвертой империей, как образец евразийского стоицизма. Идеи могут сжаться почти до точки, а потом из этой точки вырваться большим взрывом. Создать новую Вселенную.
— Это будет эволюция или революция?
— Распад империй всегда происходил революционным путем. Пришла монгольская конница и растоптала Первую империю. То же самое — Смутное время для Московского царства или февраль 17-го года для Романовых, или 91-й для СССР. Либеральные тенденции вдруг резко набирают силу и в кратчайшее время разрушают большой государственный организм. Но и строительство империй тоже носит революционный характер. Возникновение, скажем, Московского царства — это было накопление великих энергий, от Ивана Калиты к Великим князьям. Процесс накопления шел постепенно, но в итоге возник взрыв Куликовской битвы, взрыв мгновенного идеологического освещения имперского пространства старцем Филофеем в ХV веке… Поэтому мне кажется, что процесс будет носить эволюционно-революционный характер. Создать империю — это не просто взять нитку с дратвой и сшить границы, это не просто суммировать пространства. Они должны быть суммированы по десяткам, а то и по сотням направлений: чисто пространственное, экономическое, соединение элит и культур, создание общей идеологии — абсолютно новой, евразийской идеологии. И конечно, модернизация. Новая империя не может консервировать отсталость, распад, коррупцию. Думаю, что для императора Пятой империи будет очень соблазнительным мобилизационный проект — ударно, быстро, в кратчайшие сроки, через революцию, через насилие над историческим временем провести эту модернизацию.
— В полной ли мере Приднестровью удалось сохранить дух СССР? Не подточил ли его капитализм?
— Приднестровский МИД продолжает ориентироваться на традиции советской дипломатии, вузы — на традиции советского образования, сельское хозяйство — на колхозы, земля не продается, символика — и та советская. В этом смысле республика является островком СССР. Но за два десятилетия произошла смена поколений, теперь там уклад европейского хозяйства. В заводы вливаются инвестиции иностранного бизнеса, поэтому и промышленность, и люди, работающие на этих заводах, конечно, сменили ориентацию.
— По какой же модели сейчас живет республика? По китайской?
— Ну а что такое китайская модель? Сохранение командной роли государства и постепенная трансплантация буржуазного капиталистического уклада в остановившийся, застойный централистский организм. По этому пути Приднестровье и прошло.
— Значит, китайская модель ближе к советской, чем нынешняя российская?
— Скажем так: если бы Россия развивалась нормально и без катастроф, у нас бы тоже была сейчас китайская модель.
— В целом, какую роль в Пятой евразийской империи будут играть так называемые непризнанные государства? Или для империи неважно, признаны они или нет?
— Статус государства для Пятой евразийской империи не очень важен, потому что она как раз должна примирить признанные государства с непризнанными. Те государства-лилипуты, которые вывалились из более крупных конгломераций, и на которые конгломерации смотрят как на свою собственность и хотят вернуть во что бы то ни стало в свое лоно, — эти проблемы будут сняты. Я, может, фантазирую, но когда Грузия возвратится в огромную евразийскую систему, ей уже не так важно будет смотреть на Осетию или Абхазию как на свои вотчины. Потому что она будет соединена с ними не только напрямую, по горизонтали, но и по метафизическим, вертикальным связям. Находясь в общем котле, в общем мега-государстве, все они будут связаны гораздо более глубокими, сложными и полезными узами, чем примитивные узы метрополии и колонии. В новой империи, кстати, колоний не предполагается, эти понятия будут растворены в сетевых принципах. Поэтому непризнанные государства в этой империи найдут свое утешение, свое успокоение — они окажутся признанными не теми образованиями, из которых они выпали, а империей в целом. Они станут драгоценной частью, в которую внесут свой генетический вклад.
— Метафизические связи — это прекрасно, но пока Приднестровье вполне реально и ощутимо прессует Молдова, держа в экономической блокаде...
— Я же не социолог, я не занимался буквальной проработкой того, как часто должны идти поезда в Приднестровье из Москвы и какое количество таможенных пунктов они должны проходить. Да, Молдова его блокирует. Но для Приднестровья были и более страшные времена, когда его не блокировали, а просто посыпали снарядами — и оно выстояло. Сейчас республика окрепла, сумела стать частью и украино-российского экономического пространства, и европейского. Если в Приднестровье не будет резкой смены элит, а такое возможно, то оно может еще долго держаться как суверенный маленький островок.
— «Неужели в Москве не понимают, что России не будет как таковой, если не будет окраин, где ее поддерживают?». Это говорил президент ПМР Игорь Смирнов, давая Вам интервью. Под словами «России не будет как таковой» он имел в виду, что России не будет в ее имперском качестве?
— Не думаю, что он столь геополитически мыслит. Он мне это сказал спустя короткое время после войны. Тогда и Лукашенко мне говорил, что поведение России по отношению к Белоруссии является преступным, деструктивным, что Россия падет, если она будет окружена враждебными странами или индифферентными. Всякая серьезная страна должна заботиться о том, чтобы на ее окраинах не бушевали ненависть и отторжение. И Приднестровье — это в какой-то степени ключевой, замковый камень: если он выпадет из геополитической конструкции, окружающей Россию, то России будет худо. Будет введен Черноморско-Балтийский кордон. Слава богу, его реализация пока отодвинута, потому что отношения и с Белоруссией, и с Украиной наладились.
— Смирнов похож на Лукашенко — оба сопротивленцы, стоики, патриоты. Однако Лукашенко не поддерживает курс на Россию, в отличие от Смирнова.
— Лукашенко тоже берет курс на Россию, он же не берет курс на Вашингтон. Просто Лукашенко находится в более сложной ситуации, чем Смирнов, потому что в Белоруссии очень сильное либерально-оппозиционное сопротивление, — прозападное, а не пророссийское. И ему приходится это учитывать. Сам Лукашенко вовсе не намерен на примитивных началах встраиваться в Россию, он как раз мыслит категориями сетевыми, а не метрополиями и колониями. Он тоже очень зависит от России экономически, но за это время сумел переориентировать свою экономику, в том числе и на Евросоюз. Почти половина оборота у него связана с Европой. Слышал, что и в Приднестровье все крупные производства тоже сориентированы на Европу, на Запад. Так что в ПМР особенной ориентации на Россию нет, разве что в том смысле, что их могут поглотить молдаване и румыны, и здесь Россия — единственное препятствие.
— Однако российская финансовая помощь для Приднестровья весьма кстати. Нет ли у Вас ощущения, что федеральный центр в отношении ПМР пытается действовать так же, как он ведет себя с регионами типа Северного Кавказа — приучает их жить с протянутой рукой? Об этом свидетельствует, в частности, «Стратегия развития Приднестровья до 2025 г.», которая сулит ПМР всякие блага. Ее российские разработчики весьма прозрачно намекают, что программа будет эффективна только в случае смены руководства республики. Это оправданная дрессировка?
— Ну, как-то же отношения между государствами складываются... Это же не только бескорыстная друг к другу любовь, не только филантропия. Конечно, попытка извлечь выгоду имеет место. Но если такие вещи говорили разработчики программы, это не есть заявление официального лица. Это же не премьер сказал.
— В таком случае, как расценить недавнее выступление главы Роспотребнадзора Онищенко, который заявил, что в ближайшее время он примет целый ряд мер по Приднестровью и, возможно, наложит запрет на ввоз в Россию знаменитого тираспольского коньяка «Квинт»? Он же заговорил об этом сразу после того, как глава президентской администрации Сергей Нарышкин сказал, что в Кремле осуждают решение Смирнова выдвинуть свою кандидатуру еще на один президентский срок. Одно с другим как-то связано?
— Все взаимоотношения между политическими субъектами так или иначе связаны с политическим давлением, это одна из форм взаимодействия — постоянное оказывание влияния. Фактор экономического принуждения — это практика, политико-экономические отношения. Вот Украину сейчас пытаются загнать в Таможенный союз, и делают это, повторяю, не с помощью танковых армий, а с помощью мирных экономических технологий. Янукович, который так страстно стремился в Европу, был вынужден посадить на цепь Юлию Тимошенко, чем сам отрезал себе путь в Европу на ближайшее время. Наши дали ему некоторые преференции в газовой сфере, снизили уровень цен. Такая технология, она, по существу, и есть имперская технология нового типа, без применения спецопераций и огнестрельного оружия.
— Подразумевает ли под собой новая империя новые технологии взаимодействия между государствами или же все осталось по-старому?
— Империя, как и любое государственное образование, подразумевает действия на международной арене, исходя из собственной выгоды, из собственной безопасности, из собственных интересов. И соседние государства — какой-нибудь Китай — тоже будут исходить из собственных выгод. И мы будем это оправдывать, говоря: «Кто сильнее, кто умнее, кто изощреннее — тот и победит».
— Россия и Китай — это понятно, но Россия и Приднестровье? Мы же рассматриваем Приднестровье как часть единой империи. Интересы вроде бы должны быть общие?
— Да, но и та же Молдова по существу будет частью империи, у нее нет возможности для обособленного самостоятельного существования. Румыния, ее покровитель, стремится в Европу, но Европа уже захлебнулась в своей модели, она не выдержала этого имперского вызова. Евросоюз ведь тоже формировался как империя — союз пространств, народов, экономик. И вот на глазах все это рушится. Если уж они отшвыривают Грецию, то Румынию отшвырнут и подавно.
— Шум вокруг Приднестровья в значительной степени связан с намерениями НАТО завершить строительство восточной полосы отчуждения. ПМР — препятствие на пути движения НАТО к границам Украины. Ваша оценка его роли?
— Чем агрессивнее ведет себя НАТО по отношению к России, чем вероятнее возобновление «холодной войны», тем легче будет формироваться Евразийский союз. Угроза Запада, который наступает на Евразию — не только со стороны Европы наступает, но и с юга, перманентная возможность бомбардировок Ирана — все это должно цементировать евразийское сознание, создавать ансамбли государств, которые будут прятаться под российский ядерный зонтик, чтобы не повторить судьбу Ливии. И если НАТО не удастся перемолоть приднестровскую элиту, — там же очень много прозападных политиков новой волны, — то угроза такой… ну, не оккупации, это громко сказано — угроза натовского военно-экономического наступления на Приднестровье должна стимулировать Россию. Россия должна бороться за этот участок. Это на руку русскому присутствию в Приднестровье.
— Вы и сам были в Приднестровье в период вооруженного конфликта с Молдовой, отстаивали независимость республики. Ради чего?
— В ту пору я находился в тотальной оппозиции к Ельцину и к режиму, потому что я рассматриваю их как главных виновников распада Советского Союза. И все, что так или иначе сопротивлялось им, все, что в ту пору напоминало мне о моей родине, об огромной стране, вызывало глубокую симпатию и желание поддержать.
— Враги моих врагов — мои друзья?
— Нет. Но Приднестровье, действительно, было наполнено моими друзьями, это был островок русско-советского сопротивления. Приднестровьем тогда очень увлекался Невзоров, я привозил туда Макашова, который некоторое время был в республике военным советником. Я возил туда писателей и национально мыслящих русских интеллигентов, среди которых был Игорь Шафаревич — изысканный сноб, академик, математик. Помню, я вел его по плотине Дубоссарской ГЭС, мы дошли до середины реки… С молдавской стороны за нами наблюдали снайперы, они могли грохнуть нас в любой момент. Шафаревич своей журавлиной походкой прошел до конца, и мы вернулись назад, на приднестровский берег, где стоял огромный, сваренный из листов стали бронтозавр, гигантский монстр-броневик. На нем было написано «За Приднестровскую народную республику» и еще что-то, и мы фотографировались на этом фоне.
— Нет ли ощущения, что с тех пор мировое сообщество ждет от Приднестровья некоей политической омологации?
— Под мировым сообществом мы понимаем Евросоюз и Штаты, а не Китай или арабский мир, так? Конечно же, Штаты хотели бы, чтобы там исчезло и советское, и русское влияние, остатки 14-й армии были бы выведены и не сохранилось бы там ни складов, ни вооружения... Ну, они вправе этого желать. Разные страны ждут разного, и что с того?
— Международный аэропорт мог бы стать для ПМР окном в Европу. Что мешает его построить?
— Международный аэропорт в условиях мирного времени, когда над Европой существует открытое небо, — это и есть преодоление пространства изоляции, это окно и в Европу, и в Азию, и в империю Пятую. Но для республики и железная дорога, если таможня не будет действовать в политических интересах и налагать ограничения, — это тоже средство коммуникации с Европой. Почему аэропорт не строится, я не знаю: наверное, это довольно дорогое удовольствие и мало кто готов инвестировать туда деньги. Для Запада, например, инвестировать деньги в это дело нет крайней нужды, потому что приднестровская экономика — капля в море экономики европейской. Приднестровье — это крохотный фрагмент евразийской политики и экономики. Конечно, для приднестровцев это центр мира. Но Приднестровью не стоит особенно волноваться по поводу того, что оно так уж изолировано от России, от мира... Повторяю, самые горькие моменты развития этого государства уже позади.
— Что для Приднестровья и лично для Вас — президент Смирнов?
— Не знаю, чем кончатся выборы, сохранится ли этот старый лев Смирнов в качестве президента… Мне бы этого хотелось, у меня к нему личные симпатии, но я понимаю, что нет ничего вечного под Луной. Есть амортизация образа, амортизация сознания. Смирнов для Приднестровья — мощная эмблема. В таких маленьких государствах такими личностями, как Смирнов, не разбрасываются. Он — отец-основатель, он — приднестровский Джордж Вашингтон. И, в отличие от Вашингтона, он претерпел: он сидел в тюрьме, на него совершались покушения, он вел неравную войну, он выиграл историческую схватку за Приднестровье.
Беседовала Елена Троянская
Комментариев нет:
Отправить комментарий