Александр Проханов - Звезда Афганского Похода (стихотворение)

Мне долгий век кукушка нарыдала.
Должно быть, знала, вещая, она
О том, что терпеливо поджидала
Меня далекая, нездешняя война.

Давно остыл ожог афганского загара.
Утихла боль в прострелянной груди,
Но снятся мне предгорья Кандагара —
И взорванный «КамАЗ» пылает впереди.
Полки дрались упорно и бесстрашно,
Немалую в боях платили цену.
Им в спину били из кремлевских башен,
Кремлевские им в тыл стреляли стены.


На журналистов не жалели денег,
Вершителей газетных безобразий.
С трибуны съезда мямля-академик
Швырнул в солдат комок зловонной грязи.


Клеветники о нас ломали перья,
Вдогонку называли палачами.
Последний бой вели мы за империю.
Предатели клубились за плечами.


Он штурмовал тот призрачный дворец.
Всадил он пулю в шею президента.
Был гроб его наряден, как ларец.
На нем — венок и траурная лента.


Среди божественных мечетей,
Среди сияющих шатров,
Среди фонтанов и соцветий
Погиб от пуль сержант Петров.


Я помню роз волшебный аромат,
Герата перламутровое утро.
Он мне принес трофейный автомат,
На нем сиял цветок из перламутра.


Они два дня лежали под горою —
К ним не дерзнул спуститься ни один.
Разъятый пулями, обугленный жарою,
Живот напоминал лиловый георгин.


Среди песков в пустыне Регистан,
Там, где текли ночные караваны,
Мой пулемет без устали хлестал,
В боках верблюдов вспарывая раны.


Река бурлива и светла была.
Я опаленные омыл в ней брови.
Передо мной, качаясь, проплыла
Чалма, пропитанная кровью.


Я расстрелял последний магазин.
Раздался звук пронзительный и тонкий.
И наливник, стоящий на бетонке,
Взорвал свой огнедышащий бензин.


Прекрасен вид рассерженных бровей,
Орлиный нос и твердых губ румянец,
И автомат, лежащий на траве, —
Таким он был, убитый мной афганец.


Гранатомет попал в живое тело,
Взрывной волной отбросило назад,
Но впереди еще рука летела,
Стремилась в бой, сжимая автомат.


Я снайпер и ношу в кармане нож,
Чтоб после выстрела в спасительной прохладе
Спокойно, не испытывая дрожь,
Убитого врага пометить на прикладе.


Мы два часа его пытали током.
И, погибая от смертельных ран,
Он сдался в состязании жестоком,
Когда мы стали рвать его Коран.


Над городом прошла снарядов буря.
Ракета пронесла отточенный резец.
Я видел сквозь прицел, как капелькой лазури
Сияет на земле разбитый изразец.


Нам перед боем местный властелин
Прислал под сень своих ажурных арок
Двенадцать девушек, восточных балерин.
Мы приняли его ночной подарок.


Пахали землю черную снаряды —
Осколком на «капэ» разбило рацию.
Один снаряд упал со мною рядом,
Но Бог Благой не дал ему взорваться.


Я был обмотан пулеметной лентой.
Кто я такой? Кто слышит пули свист?
Перед уходом в горы документы
У нас забрал прилежный особист.


Застава не казалась нам твердыней.
Мы вырыли под нею катакомбы.
Всю ночь над ней, как золотые дыни,
Висели ослепительные бомбы.


Враги его подбили из зенитки.
Его несло на скалы у реки.
За ним тянулись огненные нитки.
Он прокричал: «Прощайте, мужики!»


Там, за этим горным поворотом,
Мы всегда испытывали страх,
Там, где неудачливая рота,
Пала в лазуритовых горах.


Я присел на высохшую глину,
Чтоб заклеить крохотную ранку.
И у ног своих увидел мину,
Врытую на тропке «итальянку».


Мы отступали из страны жестокой,
Вели колонны под прикрытием зениток.
Так уходили русские с Востока.
Империя сворачивалась в свиток.


На Родине нас ждали не объятья,
Не радужные речи президента.
Нас ждали оскорбленья и проклятья.
Был наш поход, как траурная лента.


Мы привезли с собой боекомплекты.
Афганские напевы убывали.
Все наше братство расползлось на секты,
И мы друг друга зверски убивали.


Один дворец громили мы в Кабуле.
Другой дворец в Москве мы поджигали.
Где встретил я тебя? Уж ни в гробу ли?
Ни за твоим ли гробом мы шагали?


Пускай остался я последний летописец,
Пусть надо мной смыкает время своды —
В бездонном небе надо мною высится
Лучистая звезда афганского похода.


На стенах храма я пишу сраженья,
Полки Гордеза, Хоста и Герата.
На дальней фреске, что в лучах заката,
Оставлю я свое изображенье.


Я был готов вонзить в него свинец.
Я целился ему в сплетенье жил.
Но на винтовку мне слетел скворец,
И я мою винтовку отложил.


У автомата ложе из березы,
Коричневый березовый приклад.
Вдруг из приклада выступили слезы,
И стал зеленой веткой автомат.


Я улетал из пыльного Шинданта.
Наш фюзеляж был полон мертвецов.
Я не запомнил имя лейтенанта,
Но помню его мертвое лицо.


Был караван разбит. Отряд спецназа
Раскладывал трофеи на песке.
Ему досталась лазуритовая ваза,
А мне досталась дырочка в виске.


Он умирал, объят смертельной дрожью.
Пил воду утомившийся верблюд.
Отряд остановился у подножий
В зеленом камне вырезанных Будд.


Качались у верблюдов пыльные горбы,
И воздух был горячий и белесый.
Нам из Союза привезли гробы
С медовым запахом распиленного леса.


Он говорил о женщине чудесной,
Как к ней вернется, невредим и цел.
Висел портрет в его каморке тесной.
Я поправлял мой сбившийся прицел.


В наш отряд приехала певица,
Был прекрасен цвет ее лица.
Капитан хотел на ней жениться,
А женился он на капельке свинца.


Я не пустил на дно моих глазниц
Картины окровавленного ада.
Я вижу рынки золотистые Газни,
Лазурную мечеть Джелапабада.


Никогда я в жизни в церкви не был.
Я лежал и стискивал винтовку.
Господи, возьми живым на небо,
Как берешь Ты божию коровку.


«Ты не кайся, не проси прощенья.
В жизнь назад из смерти не зови».
Снилось ей, как падает в ущелье
Взорванный горящий грузовик.


Он снял мешок, тряхнул пустую фляжку,
И, поплевав на грязные ладони,
Установил незримую «растяжку»,
Вновь побежал, спасаясь от погони.


Его «шальная» клюнула в затылок.
Он тонко вскрикнул, будто изумился.
Когда мы подбежали к зампотылу,
Его окурок все еще дымился.


Она была из тех безмужних женщин,
Заброшенных войной в стреляющий Герат.
Сперва комэска с нею был повенчан,
Потом начфин, а уж затем комбат.


Рассветный луч окровенил скалу.
Пылили танки, выли бэтээры
Мы шли уничтожать Мусакалу,
Оплот врага, его священной веры.


Среди разноголосого народа,
В мясных рядах, в час утренний и ранний,
В меня стрелял пуштун чернобородый,
Но пуля угодила в мозг бараний.


Мы мчались в ночь. Недвижные, как глыбы,
Сидели на броне угрюмые солдаты.
Нас ждал Герат. Как фосфорные рыбы,
Светились в бэтээре циферблаты.


Стремились мы домой из Кандагара,
Оставили пожары за плечами.
Но Родина была уже в пожарах,
Нас не цветами — пулями встречала.


Враг наступал, росли потери.
Мы отбивались восемь дней подряд.
Его нашли в сгоревшем бэтээре —
В обугленной руке оплывший автомат.


Ты видишь на плече моем рубцы?
Они краснеют, словно позументы.
Так грызли кожу медные зубцы
Меня обвившей пулеметной ленты.


Один другого убивали мы жестоко.
Вожди дарили нам посмертные награды.
Но там, на небесах, в саду высоком,
Кормили мы друг друга виноградом.


На танке уходил из Кандагара,
Держась за башню пыльными руками.
И мальчуган, весь черный от загара,
Метнул в меня прощальный камень.


Я улетал под вечер из Кабула
С пробитым пулями походным рюкзаком.
Прощаясь навсегда, страна меня лизнула
Своей зари холодным языком.


Я был в полках, войною утомленных.
Стрельбу боев я слышал не по рации.
Жил на заставах, двигался в колоннах,
В засадах тайных, в грозных операциях.


Мой бэтээр наткнулся на фугас,
Когда дивизия вела бои в Кундузе.
И белый свет в глазах моих погас,
Я долго заикался от контузии.


Однажды я очнулся на заре,
Три ночи проведя в забвенье вязком.
Была кровать. Был душный лазарет
И на груди кровавая повязка.


То рваная солдатская Панама,
То синева десантного берета,
То полная бинтов кровавых яма.
Мне снятся сны и стоны лазарета.


Я умирал в походном лазарете —
Лишь несколько часов мне оставалось быть.
Он прилетел на сумрачном рассвете,
Моих коснулся уст, и я остался жить.


Я не открыл священнику грехов,
Он не добился от меня признаний.
И только льется из моих стихов
Кровавый пот моих воспоминаний.


Выносил меня из боя вертолет.
Трубки капельниц мерцали в огоньках.
Мне казалось, подо мной сияет лед,
Я летаю на серебряных коньках.


Казалось, что хирург со мною говорит
На странном языке сквозь узкое оконце.
И чудилось, что надо мной горит
В кровавые бинты замотанное солнце.


Снаряд разворотил ему бедро.
Он матерился и клеймил врага.
И звякнула, ударив о ведро,
Хирургом отсеченная нога.


Откуда явились, скажи мне сестрица,
В разбитой моей голове
На синем снегу золотая лисица
И розовый лось на траве?


Мне в медсанбате ногу отпилили.
Тянулась ночь. Горел свечи огарок.
Врачи за стенкой шумно спирт делили
И целовали пьяных санитарок.


Моя душа счастливо улетела,
Забыла на прощанье улыбнуться,
Забыла на прощанье оглянуться,
Как остывает брошенное тело.


Не приходи в мою отдельную палату
И надо мной не голоси навзрыд.
Мне выбило глаза ручной гранатой,
Последнее, что видел в жизни, — взрыв.


Лес родной, зеленая волна,
Накрой меня скорее с головою.
Чтоб я не встретился с войною,
Чтоб не нашла меня война.


Боже, сделай так, чтоб умолкли пушки.
Боже, отпусти мои грехи,
Отведи меня к сиреневой опушке,
Где сережки розовой ольхи.


Я видел, как горели кроткие селенья,
Как старец голову оторванную нес.
Меня Господь лишил за это зренья.
Глаза истаяли потоком мутных слез.


Бабочка, красавица ночная,
Прилети, присядь у изголовья.
Может, это матушка родная
Весточку прислала мне с любовью.


Он думал о любви, когда упал снаряд
И растерзал его на тысячу осколков.
Он думал, как снимал с нее наряд
И слышал звук струящегося шелка.


Мой милый доктор, добрый военврач,
Все вижу сквозь дурманную дремоту,
Как бэтээры проносились вскачь,
И по горам стреляли пулеметы.


Не приходи в покои лазарета,
Не умоляй дрожащими губами.
В тот год цвело и полыхало лето,
И синева лежала под дубами.


Ты, в красных брызгах, полевой хирург,
Не отсеки мне памяти случайно —
О белизне ее душистых рук,
О золотом колечке обручальном.


Он падал на подбитом самолете,
И черный дым за ним тянулся следом.
Теперь вся жизнь его в мучительной дремоте,
Обрубки ног его накрыты теплым пледом.


Пусть боль не жжет пробитой головы,
Пусть не мерцает капельницы склянка.
Летели волны ветряной травы,
И в них металась бабочка-белянка.


Не докучайте мне в мучительном бреду.
Пусть все уйдут, и вдруг тогда приснится
Тот день, когда в сверкающем саду
Свистела мне восторженная птица.


Приснилось мне, что вместо прежних рук,
Оторванных шальной афганской миной,
Две легких ветки появились вдруг
В листах зеленых и в цветах жасмина.


Я верю, что, когда придет пора,
Когда оставят Родину невзгоды,
Грядет на Красной площади парад
Седых солдат афганского похода.


Пусть перед строем, отдающим честь,
Протащат ржавый корпус бэтээра,
Его огнем изрезанную жесть,
Подорванную на камнях Панджшера.


Пусть караул торжественно замрет,
Пускай приспустит боевые стяги,
Когда ввезут на площадь вертолет
С дырявым баком, без винтов и тяги.


Пусть затуманится Кремля прекрасный лик,
Когда тягач с трудом ввезет на площадь
На ободах сожженный «наливник».
Пусть флага алый шелк над ним полощет.


И пусть еще помедлят танков лязги,
Пускай замрут войска недвижным строем,
Когда покатят инвалидные коляски,
И в них — безрукие, безногие герои.


Тогда полки пройдут священным маршем.
Им честь отдаст с высокого гранита
Моей страны победоносный маршал.
Крест золотой. Звезда из лазурита.